Впрочем, спутники Первача не проявили большего желания подъезжать на прямой выстрел. Услышав треск сучков и сухой травы под ногами бегущего, они открыли по нему беспорядочную стрельбу, а затем убрались от греха подальше. И никто из них так и не узнал, что почти у самого тракта шальная, вылущенная наугад пуля догнала чекиста. Сильный толчок в левое плечо опрокинул Ивана на землю. Чувствуя, как горячая кровь заливает грудь и стекает вниз к поясу, он пробовал идти и не смог. Тогда он пополз, скрипя зубами и ругаясь от боли. Полз из последних сил, ничего не видя перед собой, но чутьем знал, где находится дорога, на которую он обязан выйти во что бы то ни стало.
Ивану казалось, что он видит все это со стороны, что это не он ползет, теряя силы, но в то же время каждой клеточкой тела слышал боль, терзавшую ползущего в ночи человека. И когда позднее проезжавший по тракту крестьянин взваливал бессознательное тело чекиста на телегу, Иван снова ощутил ту нестерпимую боль, которая прожгла все тело раненого.
Он весь дернулся, застонал и, открыв глаза, долго вглядывался в дощатый потолок небольшой, залитой вечерними сумерками комнатушки.
Остатки кошмара, как клочья тумана, все еще клубились в мозгу, мешая разобрать, полностью ли оборвался сон и наступила реальность или нет. Ощущение тревоги и боли несколько минут еще мешало Ивану полностью освободиться от впечатлений тяжелого сна.
И все же, окончательно проснувшись, он с радостью обнаружил, что боль в простреленном плече ему только приснилась. Правда, плечо мозжило и сейчас, но это от того, что он неловко лежал, скатившись с подушки. Той боли, которая даже после долгого лечения в госпитале все время мучила его, сейчас не было.
«Должно быть, надежно заросло,— с удовлетворением подумал Иван и сладко потянулся, впервые после многих месяцев закинув левую руку за голову.— Потому и снится эта муть, что хворь отстала, а нервишки все еще барахлят. Неудачу помнят».
Полозов всерьез считал не полностью завершенную операцию крупной неудачей. Что толку в том, что банда, потеряв вожаков, рассыпалась, перестала существовать. Часть бандитов добровольно сдались еще тогда, когда Иван лежал в госпитале, часть была переловлена и только несколько самых оголтелых еще продолжали скрываться в лесных дебрях.
Пожалуй, Иван никому бы не признался в том, что ему было немного жаль Василия Крюка. «Зверь-мужик, конечно,— размышлял молодой чекист.— А все-таки жаль дурака. Снять бы с него стружку потолще, так лет в шесть со строгой изоляцией, посбивать офицерский гонор, глядишь, мог бы получиться стоящий человек. Не из господ. Сам говорил, что отец фельдшером работает. А так погиб не за понюх табаку, и у меня выхода другого не было».
