— Пожалуй, подождем рассвета. Ни снегопада, ни оттепели не предвидится. Как вы думаете, Виталий Викентьевич?
— Для меня, конечно, удобнее делать вскрытие днем,— отдуваясь, ответил толстяк...— Но сейчас я должен посмотреть тело.
— Следы не затопчут?— спросил Ивана Горин, когда они втроем шли около тропинки, ведущей к бане.
— Некому,— ответил следователю Иван.— Кроме того, я выставил два поста.
— Очень хорошо,— одобрил Горин.— Прекрасно справились с задачей, товарищ командир взвода.
Доктор Шубин наклонился над телом Гали, внимательно оглядел ее лицо и, негромко произнося раздельно каждое слово, сказал:
— Мертва. Задушена. Руками.— Затем, взяв руку покойницы за кисть, несколько раз согнул и разогнул ее в локте и осторожно опустил на пол. Выпрямившись, он взглянул на Горина.— Преступление совершено не более двух часов тому назад. Вам это может пригодиться.
— Безусловно,— кивнул Горин.— Остальное вы считаете возможным отложить до рассвета?
— Конечно. Вскрытие только подтвердит то, что я вам уже оказал.
«Не более двух часов,— подумал Полозов, услышав слова врача.— Как раз в тот момент, когда Старостин кричал что-то Когуту. Значит, Старостин видел убийц. Теперь главное — разыскать Старостина».
Все трое, закрыв двери бани, направились в дом. Горин начал разговор с Данилой Романовичем, а доктор Шубин, послушав несколько минут, прикорнул на топчане, подложив под голову свой чемоданчик.
Горин оказался опытным следователем. Попросив Полозова записывать показания Когута, он повел допрос так, как будто это было не следствие, а участливый разговор человека, сочувствующего другу, попавшему в беду.
Уже с первых слов допроса Иван убедился, что о Когуте он знал все-таки мало. Прежде всего оказалось, что Даниле Романовичу не далеко за пятьдесят, как считал Иван, а всего сорок шесть лет. Старила его необычная могучесть, густая староверческая борода и, конечно, пережитое в годы гражданской войны. И Галине, оказалось, не двадцать три, а все тридцать. О своем прошлом Данило Романович говорил довольно подробно. Да, он из богатой семьи. В селе под Красноярском у них было большое хозяйство и, кроме того, в тайге хорошая заимка. Всего их три брата, живших нераздельно. Всем верховодил старик-отец, умерший уже после гражданской войны. Между братьями ладу не было. Старший Павел тянулся в верха, выслужил офицерский чин и революцию принял с ненавистью. Наступал с Колчаком до Урала, отступал с интервентами до Тихого океана, да там где-то и сгинул. Младший Сергей во всем шел наперекор старшему брату. Еще в шестнадцатом году он путался с анархистами, но затем, круто и бесповоротно порвав с ними, стал большевиком. Сейчас он где-то за границей. Большие дела вершит. Раза три-четыре в год письма присылает. Сам Данило Романович сначала пытался примирить всех—«свои же люди, думал, договоримся», но увидел, что все вокруг пошло в раскол, в начале гражданской войны повернул на дорожку младшего брата. О своих партизанских делах Когут сообщил очень коротко:
