— Я думал, — сказал он, — что буду проводить каникулы в обществе интеллигентных людей. Простите, я ошибся, sorry. Никто здесь не тявкает и не мяукает. Просто некто пришел в ужас от уровня умственного развития своих приятелей. Когда опомнитесь, не сочтите за труд сообщить об этом нижеподписавшемуся. Быть может, он позволит себя умолить и вернется. Хотите знать, кто вы? Silly kids[4]!
— Oh, darling[5], — пролепетала Катажина. — Как ты можешь?
— Глупые сопляки! — с яростью подтвердил Влодек.
— Ты так думаешь? — спокойно поинтересовался Брошек.
— Да, я так думаю!
Влодек повернулся и хотел было уйти, но Ика встала у него на пути.
— Минуточку, — сказала она. — Во-первых: если уж ты не можешь обойтись без английских слов, позаботься о своем произношении. У меня хоть и нет слуха, но уши уже болят. И во-вторых: мало просто есть — нужно уметь выбирать здоровую пищу, мало просто жить — нужно уметь жить с людьми, мало просто думать — нужно научиться думать разумно.
— Для кого предназначена сия речь? — спросил Влодек.
— Для тебя, you ass[6]! — с безупречным произношением пояснила Ика. — По твоему мнению, идея, которая всем показалась колоссальной, — полная чепуха. А по нашему мнению, эта чепуха гениальна. Давай проверим. Устроим суд. Ты будешь обвинителем, мы с Брошеком — защитниками, а уважаемый всеми Альберт нас рассудит. Правда, она на твоей персоне чуток сдвинулась, но, надеюсь, способности мыслить еще не утратила.
Катажина надула губы.
— В этом обществе не я одна сдвинулась, — сказала она. — Могу назвать по крайней мере еще двоих.
Брошек поперхнулся, а Ика закашлялась. Но Катажина была незлопамятна и больше к этой теме не возвращалась.
— Тем не менее я готова вас рассудить, — добавила она тоном заправского судьи.
— Это может быть любопытно, — пробормотал Влодек. А поскольку он осознал, что несдержанность не очень-то вяжется со сложившимися у него представлениями о неизменном хладнокровии истинных джентльменов, то, прежде чем приступить к развенчанию Пацулкиной идеи, поклонился присутствующим и сказал: — Прошу меня извинить за мое недавнее поведение.
И при этом улыбнулся так чарующе, как умел только он один.
«Как у него это получается?» — невольно подумала судья Альберт.
Пацулка тем временем заглянул в кладовку: у него появилось ощущение, будто он о чем-то забыл. В кладовке его осенило, что забыл он про второй завтрак, а поскольку — вопреки видимости — судьба чужих желудков была ему далеко не безразлична, он отрезал от буханки аппетитного деревенского хлеба сеть толстых ломтей. Намазав их маслом и положив сверху по куску сыра, он отнес два бутерброда Икиным родителям (отец, утонувший в своих бумагах, пробормотал: «Да, да… сейчас иду, дорогая», — а мать, погруженная в чтение толстой книги, сказала: «Спасибо, доченька!»), а пять оставшихся притащил на веранду. Чтобы не перепутать, на каком из бутербродов самый толстый слой масла и самый большой кусок сыра, он украсил его несколькими кусочками своего шоколада, а именно: двумя квадратиками молочного и тремя — горького.
