Забухало в груди сердце, перехватило дыхание. Делая вид, что расстегивает ремень и отходит по нужде, пошел от костра. Присел в кустиках, убедился, что все спокойно, и, сдерживая ноги, пошел дальше. Надеялся, что у костра просидят долго, но там что-то случилось, стали расходиться по местам.
Напарник стоял с двуручной пилой и крутил шеей. К нему подбежал Одноглазый, стал что-то спрашивать. Парень развел руками. Немец ударил его прикладом, выстрелил вверх. Пока не поздно, надо было возвращаться, но он ушел далеко, Одноглазый догадается зачем, и если не пристрелит, то забьет насмерть. Ну уж — нет! Что-то взорвалось в парне, наполнило тело силой, и он, не чувствуя под собой ног, понесся от Одноглазого и от его винтовки.
Беглеца увидели. Закричали. Почти одновременно раздалось несколько выстрелов.
Одноглазый гнался первым, но он останавливался, чтобы вернее прицелиться, — Гришка за это время отрывался от него. Он был легче немца, меньше проваливался в снег. И бежал быстрее. Он спасал свою жизнь. Одноглазый всего-навсего нес службу.
Выстрелы стали раздаваться все реже и наконец смолкли. Он не остановился, перед деревней Ночково свернул к Холынье, рекой двинулся к Полисти, удивляясь, что без передышки пробежал столько, ни разу у него не сбилось дыхание и что не подстрелил его Одноглазый. Но это, поди, потому, что бежал не прямо, как псковский парень, а петляя, бросаясь из стороны в сторону.
Домой сразу идти не решился. В стоге сена дождался темноты и, крадучись, стараясь, чтоб не скрипнул под ногами снег, пошел к себе. Радостно заржал Мальчик. Узнал! Это было до того неожиданно, что свернул к коню. В распахнутую дверь высунулась голова Мальчика, и Гришке показалось, что конь улыбается, обнажив длинные верхние зубы.
К своим зашел с ощущением сознания своей живучести и необыкновенного везения:
— Здравствуйте, вот и я!
Все ахнули, заулыбались.
— Глиша плишел! Глиша! — закричала Люся и бросилась на руки.
Он подхватил ее, закружил и сразу забыл о всех своих невзгодах, но мать — умеют же взрослые портить настроение в самую неподходящую минуту, — разглядев грязную, по пояс в сосульках одежду сына, ахнула:
— Неужто сбежал? Сбежал, паршивец! А о том не подумал, что тебя завтра же и отыщут? Ох, горе ты мое луковое, что наделал-то опять?
От этого ушата холодной воды Гришка съежился и растерянно пробормотал:
— Не бойся, мама, я у вас жить не стану.
Мать посмотрела на него, как на маленького и неразумного:
