Отлежавшись, рассмотрел над головой ветки вишни. Выходит, дальше сада деда Наума уползти не смог. Не избил бы его так сильно Рыжий, двинул бы отсюда в лес и обошел деревню стороной, но теперь, он понимал это, придется добираться кратчайшим путем, а для этого надо переползти улицу.
Крепко сжав зубы, чтобы не застонать и не ойкнуть от боли, выбрался из ямы, отдышался на ее краю и пополз дальше. Часовых было двое. Они прохаживались вдоль обоза. Сойдутся, перемолвятся парой словечек и расходятся...
Когда ближний немец уйдет к дальнему и они встретятся, тогда его черед. Можно и пораньше, сейчас можно. Он пополз, пополз быстро, у фуры задохнулся и от перенапряжения и от боли. А часовой уже шел обратно. Надо под фуру — там спасение. Залез, припал к земле, голову от часового отвернул, чтобы не спугнуть взглядом. Подходит. Совсем близко! Гришка лежал, считал шаги, рукой прикрывая неистово колотившееся в груди сердце. Прошел, остановился, повернул обратно. Опять остановился. Зачем? За-че-ем? Неужели заметил? Чиркнул зажигалкой. Потянуло кислым сигаретным дымком. Снова раздались шаги. Миновал фуру. Пора? Нет, надо подождать. Вот теперь можно. Дополз до огорода, там, ловя ртом воздух, дождался следующего прохода немца и только после этого, ощупывая путь руками, чтобы чем-нибудь не брякнуть, тихо двинулся дальше.
В овраге поднялся на ноги, но свалился и, поскуливая, как щенок, пополз к землянке. У нее хотел отдышаться, силы накопить, чтобы не испугать своим видом мать, а она тут же и вышла, видно, не спала. Тихо попросила:
— Показывай, чего морщишься?
— Да ничего.
— Как это ничего, когда тебя немец лупил? — Уже знает, уже рассказали! — Подними руки — рубашку стяну. Да не бойся, я осторожно. — Зажала рот руками, чтобы не раскричаться, и тут же, где уж удержаться, попрекнула: — Добаловался, так терпи.
Мать отдирала рубашку бережно, а ему казалось, что она снимает ее вместе с кожей. Стала мерзнуть спина. Мальчишка зажмурился, стиснул зубы, чтобы не закричать и не оттолкнуть спасительные руки матери. Сестренки одна за другой вылезли из землянки и сразу пустились в рев. Мать шуганула их обратно, а чужих не прогонишь. Стоят, вздыхают, морщатся, советы разные дают. От этого Гришке и совсем худо стало. Всего, до кончиков пальцев, охватила дрожь.
Мать обмыла раны водой, чем-то смазала и начала бинтовать. Индивидуальных пакетов он натаскал из леса много. С подушечками они и чистые. Так умотала ими, что нечем стало дышать. Показалось, что в бане он, на полке, а отец изо всей силы хлещет по спине веником.
