текла своим чередом в этом маленьком, спрятанном от посторонних глаз и внешних
невзгод мирке, где Ева провела большую часть своей жизни. И откуда ей предстояло
вырваться очень скоро. Странно, но всё чаще за последние дни она ловила себя на
мысли, что боится покидать эти стены. Боится того мира, который прекрасно
обходился без неё, Евы, все эти годы. Нужна ли она ему сейчас? И нужен ли он ей?
— Ты ответишь мне? — раздался голос у неё за спиной
Что? — она вздрогнула. — А, ты об этом… Не знаю. Мне просто интересно.
Интересно, почему так происходит.
— Интересно, почему санитары умирают после контакта с тобой?
Евгения повернулась к нему и вздохнула.
— Забудь об этом. Я не была ни с кем из этих санитаров. Это всё дурацкие слухи,
которые распускают медсёстры. Я попала сюда ребёнком, и у меня никогда не было
мужчины.
Семёнов начал что-то говорить, но его прервал телефонный звонок.
Он с досадой схватил трубку и прижал её к уху.
Какое-то время он с каменным выражением слушал своего невидимого собеседника, а
потом, медленно опустив трубку на рычаг, глухим голосом произнёс:
— Я больше не буду тебя удерживать здесь. На днях твой отец может забрать тебя.
По её лицу расползлась злобная ухмылка. Никогда ещё Семёнову не доводилось
видеть такой эту милую тихую женщину.
— Что, умер Николай Смирнов? Ну вот видишь, они постоянно умирают, хлипкая
какая-то стала молодежь, экология наверное плохая. И право, я тут ни при чем.
Мир обрушился на неё как лавина. Яростная снежная гора, с невероятной скоростью
несущаяся вперёд и слепо сметающая всё на своём пути.
Она не знала, даже представить не могла, что всё будет так страшно, дико,
нереально…
Всего двадцать лет — целых двадцать лет!
Все настолько сильно изменилось, что по началу ей казалось даже, что она попала
в одну из антиутопий, о которых читала в фантастических романах. Другие машины
ездили по другим улицам, другие товары продавались в других магазинах, но самое
странное — другие люди…
Их одежда, манера держаться, разговаривать, — к этому она, в общем-то, была
готова. Страшнее было то, что изнутри люди тоже стали другими. И лучше всего это
читалось в их глазах.
Сначала Ева долго не могла понять, что же её так смущает в этих новых людях,
наводнивших улицы её родного города, но, в конце концов, до неё всё-таки дошло.
Одиночество. Глубокое горькое одиночество нёс каждый в окружавшей её многоликой
толпе. Оно как из окон выглядывало из глаз людей, и совершенно не важно кем был
