— Нет. Сослуживец ее сына.
— А-а, — понимающе протянул священник. — Стало быть, с Яковом Григорьевичем… Понятно. И давно изволили видеться?
— Да уж с год, пожалуй.
— Любопытствую, что привело вас в бедные наши края?
— Дела, дела, — со вздохом ответил Сибирцев. Он внимательно и строго посмотрел в глаза священнику и добавил: — Вам, как пастырю духа человеческого, могу сказать. Но… вы меня понимаете?
— Тайна исповеди… — с укоризной начал Павел Родионович.
— Это не исповедь, — перебил Сибирцев. — Не обижая ваш сан, замечу, что исповедоваться не люблю. Отвыкли мы там от этого занятия. Я о другом. Нет больше Яши… Якова Григорьевича.
— Да что вы говорите? — сложив ладони и делая испуганные глаза, прошептал священник. — И они, — он поднял глаза вверх, — это знают?
— Полагаю, догадываются, а открыто сказать не могу, — сухо отрезал Сибирцев.
— Боже, горе-то какое! — Священник истово перекрестился.
— Горе, говорите? — с жесткой иронией протянул Сибирцев. — Эх, Павел Родионович, вас бы туда на минутку… В Омск, в Иркутск, в Харбин. Вы бы узрели горе. Оборванные, окровавленные, обмороженные… По пояс в снегу. Со штыками наперевес. А все трещит и рушится… Страна в крови и огне. Чехи, поляки, японцы, хунхузы рвут Россию на куски, давятся, а глотают… А наш блистательный адмирал раздавал служивым папироски. Похабство!.. Вот где истинное горе-то, Павел Родионович… — Сибирцев закрыл лицо ладонями. — Кровь и смрад. Где она — единая, неделимая? А? Профиршпилились, игрочишки поганые… Впрочем, вы правы, каждое семейное горе тоже горе… Совести не хватает, смелости сказать им честно… Вот и живу.
Священник слушал, печально кивая головой, сдержанно покашливая в кулак.
— Вы, стало быть, — сочувственно заметил он, — прошли все испытания… Великие терзания духа…
— Казнь духа, Павел Родионович.
— Точно сказано. Истинно казнь… Вот вы изволили назвать меня оптимистом. Так ведь сие не господом данное. Исключительно от веры в грядущее. Господа ученые подметили божественную закономерность спирали. Грех отрицать очевидное. Посему мыслю, испив чашу горестей до дна, мир увидит, что и новый порядок — явление столь же преходящее, ибо довлеет дневи злоба его. И все придет на круги своя.
— Полагаете, вернется? — с плохо скрытой насмешкой спросил Сибирцев.
— Верую, Михаил Александрович.
— И оттого столь неосторожны?
— Вы имеете в виду?..
— Вашу давешнюю проповедь.
— Охо-хо-хо! Воистину, если господь хочет убить человека, он лишит его разума. Что же противное существующему режиму узрели разносящие слухи?
