— Так то я для тебя одного товарищ. А им вовсе, может, свой. Полковник, скажем. Как на такой оборот дела поглядишь?
— Дак кто же скажет, что лучше?.. В селе слух такой, что ты вроде им родственником доводишься. Беляк не беляк, да кто тебя знает. Я, собственно, потому и пришел.
— Вы разрешите, Михаил Александрович? — на террасу выглянула Елена Алексеевна.
— Бог с вами, вы ж хозяйка. Какие могут быть разрешения? Слушаю вас.
— Там к вам еще гость, — неохотно, косо поглядывая на Баулина, сказала Елена Алексеевна.
— Кто же это? — удивился Сибирцев.
Елена Алексеевна стороной обошла сидящего Баулина и, наклонившись над ухом Сибирцева, скороговоркой прошептала:
— От батюшки нашего человек. Хочет вас лично видеть. Но я не знаю, удобно ли при этом… гражданине?
Сибирцев изобразил понимающее выражение и тоже шепнул:
— Зовите. От этого я сейчас избавлюсь.
Когда Елена Александровна вышла, он быстро заговорил:
— Вот какие дела, Баулин, от самого святого отца гонец. Ты давай уходи через сад. Вам встречаться ни к чему. А попозже обязательно зайди ко мне, или я тебя найду, если смогу добраться до села. О связи не забудь.
— Значит, до вечера? — Баулин встал, нахлобучил фуражку и, пожав руку Сибирцеву, неожиданно легко, почти бесшумно исчез в саду.
Из комнаты буквально след в след ушедшему Баулину выскользнул лысый старичок, сморщенный и плюгавый, в длинной, до пят пыльной рясе.
— Наша вам почтенья, — ласково произнес он. Сибирцев наклонил голову.
— Чем могу служить?
— Хе-хе. — Старик показал беззубый рот, поклонился. — От батюшки поклон примитя. Просили узнать, как здоровья, и не затруднят ли вас, когда придуть с посещеньем?
— Благодарствую. — Сибирцев снова склонил голову. — Передайте: не затруднит.
— А здоровья позволить? — Старик хитро сощурился и подмигнул, щелкнув себя пальцем по тощему кадыку.
Сибирцев усмехнулся.
— К сожалению, угостить отца Павла…
— Не, не, не беспокойтеся, — перебил старик. — Время такое, что в гости со своим ходють, хе-хе… Так я и передам.
— Сделайте одолжение.
Старик откланялся и ушел, а Сибирцев откинул голову на спинку кресла и задумался. Вот и прислал гонца поп. Ну-ну… Значит, прав был в своих подозрениях Нырков. Поп-то его, Сибирцева, за своего принял, за беляка.
На запасных путях Козловского узла разгружались воинские эшелоны. По толстым доскам и сколоченным бревнам под звонкое «раз-два, взяли!» красноармейцы скатывали с железнодорожных платформ бронеавтомобили, пушки, грузовые машины. Облака серой пыли смешивались с паровозной гарью, яростно палило солнце, рассыпая пронзительные свистки, сновали маневровые, расталкивали платформы и теплушки. Шум и гам стояли невообразимые. Но во всей этой человеческой мешанине и толчее, среди военных в буденовках и фуражках, мечущихся по перрону с котелками, в крикливых очередях у колонки с водой, в строящихся на перроне и привокзальной площади ротах и батальонах, прибывших с юга и с польского фронта воинских частей, виделся Илье Ныркову свой четкий внутренний порядок. Он стоял на краю платформы, сдвинув фуражку набекрень и заложив большие пальцы ладоней за приспущенный поясной ремень.
