Я сказал тебе, что очнулся, но то было лишь пробуждение во сне. Прошло немало времени, пока все вокруг обрело некоторую реальность. Ты не поверишь, но сейчас, вспоминая те первые дни, я представляю свои комнаты в левом крыле музея, хотя знаю, что они находились в правом. Никто, наверно, о том не догадывался, но я жил в состоянии бреда, ожидая бог знает чего. Во всяком случае, я был поражен, когда однажды утром нашел на письменном столе телеграмму на мое имя. Я открыл ее и прочел: «Лавиния погибла при пожаре. Я очень одинока. Телеграфируй до востребования, едешь ли ты сюда или я туда. Леда».
Прочтя телеграмму, я понял, что в одном мои сомнения были необоснованны. Очевидно, что Леда не умерла, иначе получалось несоответствие. А если говорить о доказательствах ее любви, то одно из них, лежащее передо мной, было совершенно невероятно. И не потому, что мне вспоминался эпизод в Эвиане; всегда, с самого начала, мне казалось удивительным, что Леда любила меня. Вдумаемся же как следует: это был факт поразительный, но реальный, счастливое обстоятельство, возникшее отнюдь не благодаря каким-то моим заслугам, а лишь волею случая.
Конечно, в Лондоне уже ни для кого не было секретом мошенничество Коломбатти и мое банкротство, значит, Леда была готова принять бедняка или следовать за ним в Африку. Я знаю, есть женщины, которые живут минутой, проживают не жизнь, а ряд минут, словно начисто забывают о прошлом и не верят в будущее; такие женщины сжигают ради нас корабли, но это отнюдь ничего не значит, потому что, когда приходит время, они пускаются вплавь; однако было бы несправедливо включать Леду в их число. Для подобных поступков необходимо какое-то умственное затмение, пусть даже преднамеренное, а я не знал ума яснее, чем у этой молодой женщины. Я же, напротив, был в совершенном смятении. К примеру, я истолковал телеграмму как дар судьбы, переносивший всю ситуацию в иное, магическое измерение. Не соответствовать этому измерению, не повиноваться буквально, послать вместо телеграммы объяснительное письмо означало потерпеть полное фиаско.
Однако ты понимаешь, что не каждому дано стать выше трудностей и преимуществ практической жизни. Передо мной был узел, предстояло разрубить его — но как? Любое объяснение выходило за рамки телеграммы. Прежде всего надо было рассеять какие-либо сомнения Леды относительно моих материальных обстоятельств. Я был полностью разорен, превратился в бедняка, и наша жизнь в Европе уже не могла бы протекать так, как прежде. Потом нужно было объяснить ей, что меня связывает контракт. В течение года я не сумею получить паспорт. Мне не дадут сбежать, а попытайся я это сделать, возможно, меня арестуют. Наконец, я должен описать ей страну. Как бы ни велика была ее самоотверженность, здесь она так соскучится, что от одного этого возненавидит меня. Три-четыре экскурсии, а потом ей останется лишь спиртное и, что еще вероятнее, чернокожие любовники. Какими словами растолковать ей все это, чтобы ей не показалось, будто я отговариваю ее? Всю субботу и воскресенье я писал письмо, рвал его, писал заново. Наконец отправил его и принялся ждать. Я ждал телеграммы, письма, появления самой Леды. Ждал долгие дни и долгие ночи, сначала спокойно, но уже очень скоро — в большой тревоге. На первых порах уверенный в Леде, потом я стал колебаться, не обидел ли ее, потом недоумевал, а потом испугался. Тогда я послал телеграмму:
