— И Губан знал?
— Знал, вестимо. Обещал я ему вернуть все из твоих кормовых, да не то что на вино, на хлеб не хватит.
— Смерды платят сколько могут. Твое вино — у них кусок хлеба из рта… — хмуро отвечал Владигор.
— И ты веришь им, князь? У них под амбарами втрое больше закопано. Осенью зароют, чтобы нищетой прикинуться. А по весне паводком припасы их зальет, пропадет зерно, вот тогда они и в самом деле опять нищие. У смердов природа такая… — И Ждан вышел.
Владигор провел ладонью по лбу, будто пытался прогнать дурные мысли. Правда была в словах Ждана… Прежде Климога за недоимку каленым железом пытал, до последнего зернышка из амбаров выскребывал. А нынче князь добр — почему бы его и не обмануть… Соврать только дурень не сумеет, коли пытки не будет. Лишь две деревни, где старейшины не хитрили и молодому князю были преданы душой и телом, платили исправно, да в Ладоре — памятуя прежние напасти. Ну а чем дальше от столицы, тем меньше сборы. С триглавом бороться было легче.
Однако пора было вершить суд… Князь сошел вниз. И хотя не на битву шел, а рассудить подданных своих, надел он под расшитую золотом ферязь кольчугу. И про меч не забыл. Только шлем не надел — шапка, отороченная собольим мехом, прикрывала светлые княжеские кудри. Плащ из таврийского сукна, сколотый золотой фибулой, довершал наряд. Выйдя на площадь, остановился. Дружинники уже просекли в людской толпе для него проход, отгородили от любопытных широкими спинами. При виде Владигора смерды склонились до самой земли — ни голов, ни лиц не видно.
«А если велю лицом упасть в пыль и лежать, глаз не поднимая, — упадут?» — глядя на спины подданных, подумал Владигор.
Не то чтобы князю хотелось заставить смердов валяться в пыли, — напротив, мысль эта ему вовсе не нравилась. Но прикажи он, и ведь упадут в пыль, хотя и не по нраву придется им такой обычай. А если кто и останется на ногах, то будут они как одинокие утесы в Борейском море, и вскоре затопит их водою приливной, утянут ко дну руки товарищей, жен да матерей… Владигор торопливым шагом прошел к помосту и опустился на приготовленное для него резное кресло.
Один из старейшин, сухощавый старичок с длинной реденькой бородкой и в шапке, слишком уж великой для его головы, поклонился Владигору, потом обернулся к толпе и объявил старческим дребезжащим голосом:
— Милостивый князь наш Владигор рассудит сегодня тех, кого суд старейшин рассудить не сумел. Слово князя нерушимо и для всех жителей Синегорья закон.
