— Как же ты помрешь, коли жатва уже закончена. У тебя, поди, зерна на три зимы припасено. А ты все воешь. Завтра на рассвете они уйдут.
— Как же, помрет он… — хмуро поддакнул один из пленников, уже немолодой, худой, как щепка. — А вот мы помрем, это точно. Зима впереди… Куда пойдем без жита?.. Разве что медвежонка поймать и ходить по деревням людям на потеху. Да уж поздно медвежат ловить, выросли с весны…
— Правду говорит. Незачем им со двора идти, — закивал старик. — Пусть остаются, я их в подклети поселю. Кормить за одним столом с домочадцами буду.
Бывшие пленники, отступая от князя, поближе к старику жались, будто был он им защитником, а князь — ворогом.
— Брешет, два дня покормит, а на третий опять одной похлебкой потчевать станет, — сказал молодой здоровяк с длинным, от брови до самого подбородка, шрамом через все лицо. От этого удара и глаз не уцелел, вытек.
«Верно, кличут его Одноглазом», — подумал Владигор.
— Да неужто никто не уйдет? — спросил князь.
Опять выходило, что ссора затеяна зря. Не надобно было за этих людей вступаться. Нравилось им голодными на старика спину гнуть — пусть бы дальше в амбаре сидели, похлебку жидкую хлебали, да хворостиной их бы хозяин по спине охаживал.
«Нет уж, надобно, по Правде и по Совести надобно…» — злился теперь Владигор не только на себя, но и на этих здоровенных восьмерых мужиков, согласных до скончания дней своих сидеть в амбаре.
— Я уйду, — сказал Одноглаз. — Прежде в Ладоре я кольчуги ковал. Мне в том мастерстве равных не было. Может, и вспомнят еще руки прежнюю работу.
— До утра погоди, — стал упрашивать его старейшина. — Куда ты на ночь глядя через лес побежишь?
— Да после тебя я никакой нечисти не боюсь, — усмехнулся Одноглаз. — Был бы нож вострый, а рука и так сильна.
Владигор отдал бывшему пленнику нож Тихони.
— Благодарствую, князь, — сказал тот, кланяясь низко, до земли. — Век не забуду твоего дара…
Старик поглядел на бывшего пленника с тоскою — пес цепной так глядит на брошенную вдалеке кость. Охота хватить зубами, а не достать. Не удержать ему Одноглаза — Владигор не позволит его и пальцем тронуть. А уйдет — некого в погоню пустить — сам стар, а сыновья, как щенята побитые, в избе лежат, Купава раны им перевязывает.
— Прощай, старик, — сказал князь, уже сидя на Лиходее. — Зимой наведаюсь, погляжу, как живешь, не терпишь ли в чем нужды…. Может, и загладишь свою вину, коли услугу мне окажешь…
— Какую? — навострил уши старик, хитро прищурил и без того узкие глаза.
