Мойков прислушался, глядя наверх.
— Схожу-ка я на всякий случай взглянуть на Рауля.
С этими словами он встал и направился вверх по лестнице. Для человека его возраста и комплекции у Мойкова была на редкость легкая походка.
— Что мне делать? — вздохнул Лахман. — Ночью опять видел свой сон. Всегдашний мой кошмар. Будто меня кастрируют. Эсэсовцы в своем кабачке. Причем не ножом, а ножницами! Я проснулся от собственного крика. Может, это тоже из-за полнолуния? Я имею в виду — что ножницами.
— Забудь, — сказал я. — Эсэсовцам не удалось тебя кастрировать, и это очень заметно.
— Заметно, говоришь? Конечно, заметно! У меня на жизнь шок остался. К тому же отчасти им это все же удалось! У меня раны и тяжкие телесные повреждения. Перелом вон ужасный. Женщины надо мной смеются. А нет ничего ужаснее в жизни, чем смех женщины при виде твоей наготы. Этого забыть нельзя! Потому я и гоняюсь за женщинами, у которых у самих физические недостатки. Неужели непонятно?
Я кивнул. Всю эту историю я знал наизусть — он мне ее рассказывал уже раз двадцать. Я даже не стал спрашивать его, чем кончилось дело с лурдской алкогольной водицей. Слишком уж он нервный сегодня.
— Сейчас-то тебе здесь что надо? — спросил я Лахмана.
— Они собирались сюда зайти. Что-нибудь выпить. Сейчас, наверное, в кино пошли, лишь бы от меня отделаться. Обед я им оплатил.
— На твоем месте я бы не стал их ждать. Пусть сами тебя дожидаются.
— Ты считаешь? Да, вероятно, ты прав. Только трудно это. Если бы не клятое одиночество!
— Неужели твоя работа никак тебя не выручает? Ты же торгуешь четками, иконками, общаешься с кучей всякого богобоязненного народа. Да и вообще — неужто к этому делу никак нельзя подключить Бога?
— Ты с ума сошел! Он-то чем тут поможет?
— Мог бы облегчить тебе смирение. Бога выдумали, чтобы люди не восставали против несправедливости.
— Ты это всерьез?
— Нет. Но в нашем шатком положении можно позволить себе лишь минимум твердых принципов. Надо хвататься за любую соломинку.
— Какие вы все чертовски надменные, — сказал Лахман. — Прямо диву даюсь. Что у тебя с работой?
— Завтра с утра начинаю у одного антиквара: разборка и каталогизация.
— За твердое жалованье?
Я кивнул.
— Ну и зря! — сказал Лахман, мгновенно оживляясь; порадовался возможности дать поучительный совет. — Переключайся на торговлю. Сантиметр торговли лучше, чем метр работы.
— Я учту.
— Только тот, кто страшится жизни, мечтает о твердом жалованье, — колко заметил Лахман. Поразительно, до чего быстро этот человек умел переходить от уныния к агрессии. «Еще один экстремист», — подумал я.
