Я хотел тут же повернуться и уйти. Только этой истеричной особы мне сейчас не хватало! Но Мария уже заметила меня. Она и плакала с широко раскрытыми глазами, от которых, судя по всему, невзирая на слезы, не ускользало ничто.
— Вам чем-нибудь помочь? — спросил я.
Она помотала головой и одарила меня взглядом кошки, которая вот-вот зашипит.
— Хандра? — спросил я.
— Да, — ответила она. — Хандра.
Тоже мне мировая скорбь, подумал я. Это все было хорошо для другого, романтического столетия. Не для нашего, с его пытками, массовыми убийствами и мировыми войнами. А тут, видно, несчастная любовь.
— Вы, должно быть, Мойкова искали? — спросил я.
Она кивнула.
— А где он?
— Понятия не имею. Сам его ищу. Наверно, разносит клиентам свою водку.
— Ну конечно. Когда он нужен, его никогда нет.
— Тяжкое прегрешение, — заметил я. — К тому же и весьма частое, как ни жаль. Вы хотели выпить с ним водки?
— Я поговорить с ним хотела! Он все понимает! При чем тут водка! А где, кстати, водка?
— Может, за стойкой бутылка припрятана? — предположил я.
Мария помотала головой.
— Шкафчик заперт. Я уже пробовала.
— Шкафчик он, конечно, зря запер. Как русский человек, он должен предчувствовать отчаянья час. Боюсь, правда, что тогда его сменщик, ирландец Феликс О'Брайен, был бы уже пьян в стельку и перепутал бы все ключи.
Девушка встала. Я отшатнулся. На голове у нее бесформенным мешком возвышался шелковый черный тюрбан, из которого дулами револьверов торчали какие-то металлические гильзы.
— Что такое? — спросила она растерянно. — Я что, похожа на чудовище?
— Не совсем. Но как-то уж больно воинственно.
Она потянулась к тюрбану и одним движением распустила его. Моему взгляду открылись пышные волосы, все сплошь увешанные трубочками бигуди, которые своей конструкцией из металла и проволоки сильно напоминали немецкие ручные гранаты.
— Вы про это? — спросила она. — Про прическу? Мне скоро фотографироваться, вот я и завилась.
— Вид у вас такой, будто вы изготовились палить из всех орудий, — сказал я.
Она вдруг рассмеялась.
— Я бы с удовольствием, если б могла.
— Вообще-то у меня в комнате вроде еще оставалась бутылка, — признался я. — Могу принести. Рюмок здесь хватает.
— Какая светлая мысль! Что же она сразу вам в голову не пришла?
В бутылке оставалась еще добрая половина. Мойков отпустил мне ее по себестоимости. В одиночку я не пил, зная, что от этого скорбь на душе только еще безутешнее. Ничего особенного от девицы с пистолетами в волосах я не ждал, но от своей пустой комнатенки ожидал и того меньше. Уходя, я снял со стола бронзу и сунул в шкаф.
