— Бегать больше незачем, Людвиг, — сказал он со смешком. — Правда, легальная жизнь тоже требует мужества. Иногда даже большего, чем бегство.
Сидя в красном плюшевом будуаре, который именовался в «Мираже» салоном, я учил английскую грамматику. Было уже поздно, но спать идти не хотелось. В комнатенке по соседству, именовавшейся приемной, тихо хозяйничал Мойков. Спустя некоторое время я услышал, как к дверям кто-то подходит; походка была прихрамывающая. Эта странная, как бы запинающаяся в синкопе хромота сразу напомнила мне о ком-то, кого я знал еще в Европе. Но в полутьме разглядеть пришельца не удавалось.
— Лахман! — окликнул я наугад.
Человек остановился.
— Лахман! — повторил я, включая верхний свет. Нехотя, тусклым желтоватым маревом он полился из-под потолка с трехрожковой люстры в стиле модерн. Человек уставился на меня, недоуменно мигая.
— Господи, Людвиг! — воскликнул он наконец — Давно ли ты здесь?
— Три дня уже. Я тебя по походке узнал.
— По моей проклятой поступи амфибрахием?
— По твоему вальсирующему шагу, Курт.
— Как же ты сюда перебрался? Уж не по визе ли Рузвельта? Или по спискам наиболее ценных, подлежащих спасению представителей европейской интеллигенции?
Я покачал головой.
— Наш брат в этих списках не значится. Не настолько мы, бедолаги, знамениты.
— Я — то уж точно, — подтвердил Лахман.
Вошел Мойков.
Так вы знакомы?
— Да, — ответил я — Знакомы. Давно. И по многим тюрьмам.
Мойков снова выключил верхний свет и принес бутылку.
— Самый подходящий повод пропустить рюмашку, — заметил он. — Праздники надо отмечать в порядке их поступления. Водка за счет отеля. У нас тут гостеприимство.
— Я не пью, — отказался Лахман.
— И очень правильно! — одобрил Мойков, наливая только мне. — Одно из преимуществ эмиграции в том, что приходится часто прощаться и часто праздновать встречи, — заявил он. — К тому же это дарит иллюзию долгой жизни.
Ни Лахман, ни я ничего на это не ответили. Мойков был другого поколения — из тех, кто в семнадцатом бежал из России. То, что в нас еще полыхало пламенем, в нем давно уже улеглось пеплом легенды.
— Ваше здоровье, Мойков! — сказал я. — И почему мы не родились йогами? Или в Швейцарии?
Лахман горько усмехнулся.
— Да хотя бы не евреями в Германии, и то хорошо!
— Вы передовой отряд граждан мира, — невозмутимо возразил Мойков. — Вот и ведите себя, как настоящие первопроходцы. Вам еще памятники будут ставить.
И пошел к стойке выдать кому-то ключ.
— Остряк, — сказал Лахман, глядя ему вслед. — Ты для него что-нибудь делаешь?
