— Вероятно, она думает сейчас о рецепте картофельных оладий, — вздохнул Хирш. — Хотя даже об этом — вряд ли! А я на эту чертову куклу молюсь!
— Что ты ноешь, ты действуй! — возмутился я. — Не понимаю, чего ты ждал раньше.
— Я начисто потерял ее из виду. Это волшебное создание вдобавок ко всему обладает еще и удивительным свойством бесследно исчезать на долгие годы.
Я рассмеялся.
— Вот уж поистине свойство, редкостное даже среди королей. А среди женщин и подавно. Забудь свое жалкое прошлое, и смелее в бой!
Хирш смотрел на меня, все еще колеблясь.
— А я тем временем пойду вкушать гуляш, — заявил я. — Сегедский! И вместе с Адольфом-Вильгельмом Смитом буду обдумывать мое безотрадное будущее.
В гостиницу «Мираж» я вернулся около полуночи. К немалому моему изумлению, я еще застал там в плюшевом будуаре Марию Фиолу с Мойковым за партией в шахматы.
— У вас сегодня ночной сеанс фотосъемки? — поинтересовался я у Марии.
Она покачала головой.
— Вечные расспросы! — отозвался вместо нее Мойков. — Тоже мне невротик! Не успел прийти — и тут же пристает с вопросами. Все счастье нам разрушил. Счастье — это когда тишина и никаких вопросов.
— Это счастье благоглупости, — возразил я. — Я наблюдал его сегодня весь вечер и во всем блеске. Женская красота, так сказать, в полнейшей интеллектуальной расслабленности — и никаких вопросов.
Мария Фиола подняла на меня глаза.
— Правда? — спросила она.
Я кивнул.
— Просто принцесса с единорогом.
— Тогда ему нужно срочно дать водки, — заявил Мойков. — Мы люди простые, тихо наслаждаемся тут покоем и меланхолией. Поклонникам единорогов этого не понять. Они страшатся простой грусти, как темной стороны луны.
Он поставил на стол еще одну рюмку и налил.
— Это истинная, русская мировая скорбь, — проговорила Мария Фиола. — Не чета немецкой.
— Немецкую вытравил Гитлер, — заметил я.
За стойкой пронзительно зазвенел звонок. Мойков, покряхтывая, встал.
— Графиня, — сказал он, бросив взгляд на табло с номерами комнат. — Наверно, опять нехорошие сны про Царское Село. Возьму-ка я сразу для нее бутылочку.
— Так по какому случаю у вас мировая скорбь? — спросил я.
— Сегодня не у меня. Сегодня это у Владимира, потому что он снова стал русским. Когда-то коммунисты расстреляли его родителей. А два дня назад они освободили его родной городок от немцев.
— Я знаю. Но разве он не стал давным-давно американцем?
— А разве можно им стать?
— Почему нет? По-моему, это легче, чем стать кем-то еще.
