Фонарика у нас не было. Одна надежда — на слабый свет, сочившийся сквозь щели меж оконных досок. Но, честно говоря, не было видно ни зги.
Мы держались друг за друга, а свободными руками шарили вокруг себя, пытаясь определить верный путь, но то натыкались на стены, то спотыкались о расшатанные половицы. Наконец, добрались до лестницы. Кое-как поднялись на один пролет, нащупали дверь комнаты, где накануне оставили Сксллига, приоткрыли.
— Скеллиг! Скеллиг! — звали мы шепотом.
Ответа не было.
Выставив руки вперед, мы, прежде чем делать шаг, ощупывали ногой каждую пядь. Дышалось коротко и прерывисто. Сердце бухало в груди. Я таращился во тьму, пытаясь высмотреть иа полу очертания его тела, но — нет, его не было. Лишь одеяла, подушка, пластмассовая мисочка да бутылка из-под пива, шумно откатившаяся в сторону от удара моей ноги.
— Где же он? — прошептала Мина.
— Скеллиг! — звали мы. — Скеллиг! Скеллиг!
Мы вернулись к лестнице, спотыкаясь, одолели еще один пролет, пооткрывали все двери подряд, шепотом умоляя непроглядную тьму отозваться на сто раз повторенное имя, но слышали только собственное дыхание, свои неуверенные шаркающие шаги да эхо, которое возвращалось от дощатого пола и голых стен: "Ллиг, ллиг…"
Мы поднялись еще выше.
И замерли, схватив друг друга за руки. Мы оба дрожали. Головы кружились от безбрежного мрака. Только лицо Мины серебристо светилось в темноте.
— Надо успокоиться, — шепнула она. — И слушать. Как мы слушали писк птенцов в гнезде.
— Давай.
— Стой смирно. Ничего не делай. И вслушивайся в самую глубину, в донышко тьмы.
Мы слушали, не расцепляя рук. Немолчный ночной гул города, скрипение старого дома, наше дыхание. Еще глубже, внутри меня, дышала сестра. И билось ее сердце. Я вздохнул с облегчением: хоть с ней все в порядке.
— Слышишь? — спросила Мина.
Я вслушался, словно последовал за ней по извилистой тропе, словно опять выискивал писк птенцов среди шелеста листвы. Звук пришел сверху: далекий, едва слышный полускрип-полусвист. Так дышал Скеллиг.
— Слышу, — прошептал я.
Мы одолели последний пролет и осторожно, с трепетом и замиранием сердца нажали ручку и открыли последнюю дверь.
Сквозь узкое, скругленное сверху окно лился лунный свет. В оконном проеме, наклонившись наружу, сидел Скеллиг. Мы видели четкий профиль его лица, сутулые плечи, сложенные за спиной крылья, а вокруг — рваные края мятой рубашки. Он, наверное, слышал, как мы вошли, но головы не повернул. Мы, не дыша, присели на корточки у двери. Подойти ближе было страшно.
