Поэты младшего поколения представлены полно и содержательно. Многим из них давно пора бы оставить кличку «молодых», независимо от возраста: ни в каком читательском снисхождении, — к которому как будто приглашает подчеркнутый признак «молодости», — они не нуждаются. В «Числах» прекрасные стихотворения поместили: Довид Кнут, Терапиано, Кельберин, Смоленский… Мне хотелось бы на этот раз с особой настойчивостью остановиться на стихах Юрия Софиева, поэта, растущего медленно и верно. Некоторые его строчки и строфы как бы светятся насквозь, — настолько явственно внутреннее их одушевление.
Статья П. Бицилли о судьбе романа не так убедительна, как бывают его статьи обычно. Она блестяще написана, но похоже на то, что автору была скучновата самая тема, и потому на внешнюю отделку своего произведения он и обратил главное внимание.
Достойна внимания короткая заметка Терапиано о «человеке тридцатых годов», — заметка, для «Чисел» крайне характерная, и для настроений, окружающих журнал, показательная. Правда, в ней нет разрешения поставленного вопроса. Терапиано отказывается от каких-либо пожеланий или предсказаний. Он только зовет подумать: как и, в духовном смысле, чем – жить современному человеку. Ответ должен быть найден только сообща.
Д. Мережковский дал «Числам» новую главу из своего «Иисуса Неизвестного», — о заповедях блаженства. Интересны статьи о живописи и музыке, принадлежащие В. Вейдле и А. Лурье.
В отделе рецензий и мелочей нельзя не выделить заметки А. Формакова о «Двух могилах». Автор, недавно приехавший из СССР, рассказывает о своем посещении могилы Блока в Петербурге и могилы Есенина в Москве. Грустный и надолго запоминающийся рассказ. От него так странно-верно, так неповторимо веет Россией, что кажется — будто и сам побывал там, на Смоленском и Ваганьковском кладбищах.
СТИХИ ПАСТЕРНАКА («ВТОРОЕ РОЖДЕНИЕ»)
Французы стали в последние годы довольно часто употреблять слово «une mystique». Его не легко перевести.
Это не «мистика», во всяком случае. Это и не «мистифицирование»: во французском выражении нет намека на желание одурачить кого-либо. Вернее всего, это «зараза», с подчеркиванием в этом понятии элементов, ускользающих от точного контроля, — или, еще лучше, «психоз», т. е. нечто, не вполне согласное с доводами разума.
Иногда, читая Бориса Пастернака или думая о нем, хочется сказать, что вокруг этого поэта создалась «une mystique». Существует, конечно, тесный круг людей, которых все стихи его, действительно, очаровывают. Каждый из нас встречал этих фанатических и искренних поклонников Пастернака, наизусть читающих самые путаные его строфы, с упоением вслушивающихся в причудливые звуковые сочетания, которые в них возникают. Но таких людей немного. Гораздо больше у Пастернака поклонников мнимых, принявших слух о необычайной его даровитости на веру и не всегда даже делающих попытки этот слух осмыслить. Мода? Не совсем. Объяснить всякое литературное увлечение по такому способу, со ссылками на снобизм, глупость или стадный инстинкт, – занятие слишком легкое и простое. На Пастернака есть мода, разумеется, — но, кроме нее, исходят, по-видимому от его поэзии какие-то «токи», которые подчиняют себе людей. Человек не любит его стихов, но чувствует, что их любить надо бы, — и влечется к ним, как к чему-то недоступному, но подозреваемо-прекрасному. Притворство появляется лишь потом. Ему предшествует момент бессознательного выбора Пастернака среди других современных поэтов, как наиболее достойного «объекта» восторгов. Читатель не только твердо знает, что это дает ему репутацию особенно тонкого ценителя поэзии, но и смутно верит, что Пастернак его вообще не подведет: даже и в будущем, даже, — как говорится, — и «перед лицом вечности».
