На следующем, пологом и длинном, спуске Саша в который уж раз выключил мотор, и они с Анджело наслаждались почти беззвучной ездой, напоминавшей им обоим, да и тем, наверху, благодаря хлопанью брезента полет.
— ...Леночка мне, Анджело, так снилась, будто я видел ее наяву, — продолжал рассказывать Саша с воодушевлением, скорее себе, чем Анджело, который давно погрузился в свои думы. — Она словно ангел, словно картина из Эрмитажа... Идет ко мне и зовет: «Саша, Сашенька мой...» А у меня сердце сжалось... обмираю от страха, как бы фриц не увидел, не схватил ее, не исковеркал бы ту голубиную душу... — Он грустно улыбнулся и обвел взглядом поле, опушенное одуванчиками. Через какое-то мгновение он почувствовал, как Анджело крепко сжал его правую руку выше локтя. Дернувшись, словно во сне, смущенно сказал: — Не беспокойся, я не сплю... Давай-ка зажги нам по одной. — Пока Анджело прикуривал сигареты, он распрямил спину, опираясь руками на руль. — Эй, мой Анджело, если бы ты знал, как далеко отсюда Россия... Знаю, и ты, как Мигель, можешь мне сказать: «Доберешься, Саша... Теперь нам под силу одолеть куда большие расстояния...» Всем говорит, а сам... Эх, Мигель, Мигель... Для него сейчас и свобода и несвобода... А какая, к черту, свобода, если он не может вернуться в свою Испанию? И не вернется, пока там Франко у власти... Вот ему тяжелее всех, а он этого не показывает... Душа его окаменела... — Анджело протянул зажженную сигарету, и Саша, сделав несколько затяжек, продолжал: — И тебе я хотел кое-что сказать... Больно уж ты, дорогой мой, зажал свою душу, словно и не радуешься, что через несколько дней окажешься в своем Риме... Сказал бы ты мне, да как скажешь... Скажи что-нибудь, брат, руками, скажи взглядом, я тебя пойму... И все-таки тебе не тяжелее других... Ты знаешь... Знаешь, что тебя в клетке у Крауса языка лишили... А от этого, может быть, есть лекарство... Понимаешь?..
Анджело улыбнулся, стараясь поймать своими грустными глазами взгляд Саши, а затем мимикой объяснил, что понял его и слушает. Саша удовлетворенно кивнул и языком передвинул сигарету в угол рта.
— Как-то накануне войны один наш совхозный механик, некий Коля Роликов, свалился в большую силосную яму... Нашли его там через два дня. Когда вытащили — совсем другой человек. Поседел парень, побелели и борода, и волосы на голове, слова вымолвить не может... Сказали, онемел от шока... Думали, нет такого лекарства, не стать ему нормальным человеком. Однако бывает же чудо... Отвезли Колю в Москву, взяли его там под наблюдение наши лучшие врачи. И через несколько месяцев — все в порядке... Вернулся наш Коля Голиков жив-здоров, язык развязался, будто ничего и не было... Правда, так и остался седой, но подумаешь, молодым даже очень идет седина... Вот, Анджело, о чем я хотел тебе рассказать... А ты мне пиши, как ты там... Если в Италии не смогут тебе помочь, сразу же приезжай ко мне... Мы вместе поедем в Москву к тем врачам, что лечили Колю Голикова... — Сплюнув потухший окурок и не желая на этот раз встречаться взглядом с Анджело, он включил мотор и на большой скорости погнал грузовик к пологому подъему. Он даже не заметил, как растроганный Анджело тоже пытался скрыть смущение. Пряча глаза, в которых стояли слезы, он высунулся из кабины и стал махать сидевшим в кузове, хотя никого из них не видел.
