— Ну, Евграф Анфимович, алчущего да не отринь, проголодался, аки зверь!
Он отхватил от каравая увесистую горбушку и начал уминать за обе щеки.
— Батюшка, погоди! — засмеялась Палашка. — Аппетит-то собьешь, сейчас хлебать начнем.
— Ничего, дево, это чреву первая дань…
Николай Иванович вдруг охнул. Вставая, он не смог разогнуться, присел, а потом и прилег на лавку, заохал.
— Что, батюшко, рази с пупа сорвал? — подбежала Марья. — Эко нехорошо как.
— Нехорошо! Совсем нехорошо… — охал на лавке поп.
Палашка побежала за бабкой Таней, которая умела вправлять пупы лучше всех. Тем временем, распрягши коней, в избу собирался народ, все мыли у рукомойника руки.
— Вот, Николай Иванович, — сиротским голосом толковал Северьян Брусков. — Это тебе не кропилом махать, топориком-то…
— Молчи, Жук! Ох, молчи, фараон…
— Я, конешно, что, я, пожалуйста, — Жучок не спеша уселся к нему в изголовье.
Евграф налил попу стопку водки.
— На-ко, батюшко, может, и полегчает.
Отец Николай хотел приподняться, но только охнул и стукнулся о лавку. Ему подоткнули под голову чью-то душегрею, хотели обуть в свежие Евграфовы валенки, но они не подошли по размеру.
— Ишь, мослы-то у тебя, — пел Жучок, который тщетно обувал попа. — Ей-богу, не позавидуешь. Из скольки фунтов, Николай Иванович, катанки катаешь?
— Из шести, бес, ох, из шести…
— Да что, Николай Иванович, лаешь-то на меня? Я его обуваю, а он лает. Не зря, видать, тебя голосу-то в сельсовете лишили.
— Истинно говорю — уйди.
Жучок смиренно отошел от попа. Многим не понравилось, что он напомнил сейчас о лишении голоса, но все промолчали. Изба все больше наполнялась народом, подавали советы, как вылечить Николая Ивановича.
— А вот летом бы, крапивой натрешь поясницу-то, все как рукой снимает.
— Муравьиное масло тоже хорошо.
— Таню, Таню ему надо.
— Эта сделает!
— Не Таню, а хорошую баню.
— Лавку-то занял, и посидеть негде.
— А у Носопыря-то какое лекарство, может, подойдет?
Николай Иванович охал, лежа на лавке, когда присеменила на помочи Таня. Она сразу приступила к делу. Николая Ивановича повернули на брюхо, закатали рубаху. Шмыгая носом, Таня подсела к попу, зашептала что-то:
— Хосподи, благослови и спаси, хрис…
Она взяла в щепоть кожу на пояснице попа, оттянула, разгладила, оттянула еще, подсекла другой рукой и каким-то быстрым ловким движением крепко завернула. Поп охнул, в пояснице у него что-то хрустнуло.
— Вставай, батюшка, благословясь!
Николай Иванович, не веря в свое излечение, все еще лежал.
