— Здорово, батюшко, здорово! — Марья, жена Евграфа, всплеснула руками. — Это чего у тебя тулуп-от? Рукав-то совсем оторван.
Пашка рассказал про стычку с ватажкой.
Все заругались, заохали:
— Вот прохвосты, проезжего человека.
— Бессовестные!
— Дак ведь это Селя, все он фулиганит.
— Какой Селя? — спросил Пашка.
— А Сопронов Селя. Шилом зовут, пятнадцать годов скоро, а ничего человеку не далось.
— Экой он бес, экой мазурик, — расстраивалась Марья, наразу пришивая рукав к тулупу.
— Ладно, божатушка, — Пашка лишь скалил белые зубы. — У тебя чего есть погреться-то?
Но Евграф уже разжег у шестка самовар и теперь выставлял из шкапа бутылку. Вечерние собеседники, ссылаясь на «недосуг», по одному начали расходиться. Вскоре в избе остались только родня Евграфа да Роговы. Иван Никитич с женой тоже хотели незаметно уйти, но Евграф дернул его за рукав и не выпустил из-за стола.
Вскипел самовар, Марья принесла пирогов, а Евграф налил бабам по рюмке, мужикам по стопочке. Мужики вылили водку в чай, а женщины замахали руками, заотказывались.
— И ладно, нам больше достанется, — сказал Евграф и с притворной шутливостью заметил: — Вот, Рогов, девок-то нет. А то бы мы вашу Верку нараз бы и запросватали…
Пашка встал из-за стола, поискал рукавицы.
— Лошадь пойду напою. У тебя, божат, где бадья-то?
Когда он ушел, Марья на ухо пошептала что-то Аксинье Роговой, Аксинья в такт кивала ей головой, а Иван Никитич как бы невзначай спросил:
— Что, Данило Семенович, всурьез ладишь женить? Парня-то…
— Да ведь как, Иван да Никитич, годы уж к тому клонят. Боюсь, как бы не избаловался.
— Хороший парень, — опять вступился Евграф, обращаясь к Ивану Никитичу. — Толчею-то видал около Ольховицы? Всю сам сделал, отец только показывал, как что. Да и Верка его знает давно. Стояли за баней в троицу, видел сам…
Данило вывел Ивана Никитича из неловкого положения.
— Толчея что, Евграф, толчея? Толчея отдана. Ни за што ни про што… Хоть отвязались — и то спасибо.
— Надолго ли отвязались-то? — спросил Евграф. — Цыгану соломы дашь, он сена потребует. А вот отдай-ко Пашку в примы, ладно и будет. Василья на службу, Пашку в примы. Тут уж вас с Катериной никто не тронет. Как, Оксиньюшка? Сережка у вас мал, а такого парня в дом — лучше не выдумать. Ежели…
Но тут вошел Пашка и сразу догадался, что говорят о нем. В избе стало неловко, даже часы затикали громче, Евграф крякнул и налил еще по стопочке.
— В волостях-то, Паша, что нового?
— Да ничего вроде. Вот три мужика коммуну устроили, да два гумна сгорело в округе.
