Павел прошел, поздоровался со стариком.
— А ты, Игнатий, зря на меня, — твердо сказал он. — Ты ведь меня больше обидел, а я зла не помню. Давай выпьем… — Павел стукнул бутылкой о середину стола. — Поговорим.
Игнатий Сопронов молчал. Казалось, он был в сильной растерянности, глаза бегали, руки дрожали. Павел улыбнулся.
— Ты скажи мне… — Сопронов молчал по-прежнему. — Скажи мне, чего я сделал худого? Тебе, скажем, или Совецкой власти?
Сопронов молчал. Глаза его перестали бегать и забелели.
— Ты, Игнатии Павлович, меня врагом не сделаешь, — продолжал Павел. — Врагом я никому не был и не буду! Вот! Я весь тут. Наливай, дедушко.
— У тебя что, язык проглочен? — сказал Павло Сопронов, глядя на сына.
— Молчи, тятька! — обернулся к отцу Игнатий. — Не твое это дело.
— Цыц! Сукин кот! Ты как с отцом говоришь? Садись, Павло Данилович, не гляди…
Павел сел.
— Ладно, я в родню не напрашиваюсь. А врагом твоим тоже не буду, ты не жди этого, Игнатий Павлович.
— Будешь, — Сопронов ухмыльнулся. — Еще как будешь!
— Это почему так?
— А потому, что ты и сичас… Первый мой недруг! Это нам на роду было написано, врагами родились.
— Кто это такую дребедень на роду написал?
— Ты, Рогов, этого не поймешь.
— Да я что, дурак?
— Дурак не дурак, а сроду так. Сытый голодному не товарищ.
— Значит, я сытый, а ты голодный? Да я вон последний хлеб продал. Тридцать рублей выручил. А ты сколько принес заработку-то?
— Не в этом дело.
— А в чем?
Игнатий Сопронов не ответил. Од встал и заходил по избе.
— Ты, Игнашка, вот что! — дедко Сопронов опять стукнул кулаком. — Ты губу не вороти, а садись да выпей. И людей не смеши, мужик к тебе подобру, а ты к нему как нехристь.
И взялся за бутылку, хотел распечатывать, но крик сына остановил старика:
— Не тронь! Поставь, тятька! А ты, Рогов, дорогу ко мне забудь! Игнатий схватил бутылку и с силой швырнул к порогу, она разлетелась вдребезги.
Павел Рогов побледнел, встал и вышел из избы. Павло Сопронов в изумлении глядел на сына, но тот не обращал на него внимания.
— Селька! — закричал вдруг старик. — Селька… Селиверст, унеси ты меня, ради Христа, унеси…
— Молчи, тятька! — рыкнул Игнатий. — Молчи, тебе говорю!
Он сдавил отцово плечо, сильно тряхнул. Отец ударил сына кулаком в подбородок, качнулся и полетел с лавки. Хрипя и отплевываясь, он кое-как пополз к дверям. Прибежавший Селька помог ему перевалиться через порог, но Игнатий подбежал, схватил отца, вновь принес и посадил на лавку:
— Сиди!
