— С богом… — повторил Никита.
— Дедушка, сколько телег-то надо?
— Да ведь сколь? — дедко усмехнулся. — Ежели считать, дак каждая в тягость.
— Я, дедушко, не буду считать.
— Вот, вот! Не надо, батюшко, считать.
Сережка взыкнул, и Карько, скрипя упряжью, крупным шагом повез телегу.
Отвод был открыт. Сережка увидел много других подвод, иные возвращались уже порожние, ребятишки и девки кричали что-то встречным. По желтому, с розовой белизной полю вилась пыльная накатанная дорога, Сережка хорошо знал две своих полосы в шибановском паровом клину. Он свернул Карька к нужному месту и вдруг обомлел от страха: шагах в двадцати стоял и глядел на него, махая хвостом, Ун-дер. Карько остановился. Ундер, привязанный за веревку, заржал, приблизился и начал обнюхивать морду Карька. Сережка заревел от страха, вцепившись в седелку…
Тонька-пигалица, которая с пустой телегой возвращалась в деревню, остановила свою лошадь и отогнала страшного Ундера:
— Кыш, кыш! Поди, толстоногий, на свое место.
Она подскочила к плачущему Сережке.
— Сережа, ты чего? Ты зря испугался-то, он смирный. Ундер-то… Ну? Да ты не плачь, Сережа, не плачь.
Она сняла Сережку с лошадиной спины и вдруг коротко, сильно прижала к себе. И сразу же отпустила.
— Ох, Сережка…
Она хотела спросить о чем-то, но раздумала и только утерла Сережку полой своего казачка и подсадила на Карька.
Сережка поехал успокоенный…
Он давно забыл, что вчера невзначай рассказал сестре Вере про встречу на речке и про полтинник.
Он заехал на полосу и начал вилашками сцапывать навоз и разгружать. Разделив весь воз на четыре равные груды, развернулся и поехал за вторым возом. Как ни старался он не считать телеги, у него ничего из этого не получалось…
Дедко Никита Рогов пришел к полночи в поле. Он прямыми вилашками раскидал навоз по всей полосе и снова вернулся домой. Сын Иван Никитич налаживал у ворот соху, Павел только что вернулся с мельницы и лег спать под пологом, бабы хотели наметывать девятую телегу, когда внука Сережку совсем сморило. Дедко видел, как ребенок присел на лужок и вдруг повалился на траву.
— Спит работник, — сказал Иван Никитич отцу.
Дедко Никита крякнул и ничего не сказал. Он перепряг Карька из телеги в соху.
— О-ой, а Сережка-то у нас! Спит ведь, — Вера повесила на штырь грязный передник. Она взяла брата в охапку и унесла домой, раздела и уложила под пологом, рядом со спящим мужем.
Дед Никита отправил баб и Ивана Никитича пахать, а сам присел на крыльцо. Ночь таяла над Шибанихой. Уже смолк дергач, крякавший в тумане у речки. Лилово-розовая заря занималась над лесом во всю ширь. Дед Никита, перекрестившись, пошел будить Павла.
