Мой миленочек лукав,
Меня дернул за рукав.
Прозоров не разобрал конец частушки и вдруг взволновался. Взволновался и ужаснулся тому, что он хотел сделать. Он решительно вышел к мосту. Какой-то мальчонка в закатанных выше колен штанах, в красной праздничной рубахе, стоя в воде, высматривал рыбину. Увидев Прозорова, он засмущался и, набычившись, пошел по воде, к берегу.
— Ты чей, мальчик? — окликнул Владимир Сергеевич.
Мальчишка остановился и, стесняясь еще больше, уставился в землю.
Прозоров подошел к нему.
— Так чей же ты?
— Рогов.
— Ивана Никитича?
— Игы.
— А как зовут? Да ты не бойся.
— Серегой. — Мальчик окончательно смутился.
Прозоров достал серебряный полтинник и подал ему.
— Возьми, купишь в лавке пряников.
Сережка замотал головой и бросился бегом в гору.
Прозорову пришлось дважды окликнуть его, чтобы остановить.
— Подойди сюда, не бойся.
Сережка подошел.
— Ты Тоню знаешь?
— Пигалицу?
— Ну да, — улыбнулся Прозоров. — Ты можешь ее найти?
Владимир Сергеевич, стараясь быть спокойнее, объяснил свою необычную просьбу: Сережка разыщет в деревне Тоню и пошлет ее сюда, на этот берег, только чтобы никто об этом не знал. Мальчишка внимательно слушал и серьезно кивал, обещая сделать все точь-в-точь. Он так и не взял полтинник, побежал через мост, в гору, к деревне. Владимир Сергеевич проводил глазами красную рубашку и только теперь заметил, как сильно бьется сердце… Опомнившись, он со стыдом обдумал всю нелепость своего положения, но было уже поздно: красная рубаха Сережки мелькала где-то в густых проулках деревни.
Было далеко за полдень. Вокруг переливались от ветра хлеба: поле ржи сквозило тем сизым отливом, который приходит вместе с выходом озими в трубку. Густой, но не навязчивый запах зеленых соков плотно и настойчиво вместе с ветром давил со стороны поля. По песчаной дороге шли в Шибаниху ранние гости: старухи с внучатами. Они шли полем босые, неся обувь на палочках за спиной, вместе с узелками гостинцев. Выходили на мост и крестились, затем переходили на шибановский берег и долго, не торопясь, мыли в речке ноги. Затем поднимались в гору, по тропкам, к подворьям своей родни. В деревне изредка взыгрывали первые гармони, слышались крики играющих в «бабки».
Владимир Сергеевич Прозоров то садился под крышу погреба, то вставал и ходил около. Никогда в жизни он не испытывал такого стыда и волнения.
* * *
В деревне жизнь шла своим чередом. Шибаниха праздновала Иванов день. Какое ей было дело до того, что за рекой на взгорье волновался и маялся Прозоров?
