Веричев, не вставая, обратился к Усову:
— Ты вот говоришь, то да се, это нехорошо да то. А это хорошо разве? Он вон всю волость сбунтил, нас не спросил…
Лузин снова встал.
— Кто за то, чтобы освободить товарища Сопронова от обязанностей секретаря Ольховской ячейки? Прошу поднять руку.
Степан Иванович стоя первый согнул руку с вытянутой ладонью. Вторым поднял руку объездчик Веричев. Дугина отложила ручку, огляделась и после краткой заминки тоже подняла руку. Усов как будто еще раздумывал, и все теперь смотрели на Микуленка. Микуленок не понимал до конца, что происходит, он улыбался. Он поднял руку совсем машинально, не думая, и Митьке Усову тоже ничего не оставалось делать. Митька вздохнул и поднял задубелую свою ладонь.
Сумерки медленно прошли за окном, в рамах почернели синие стекла. Степанида принесла зажженную лампу. Сопронов молчал и ни на кого не глядел. Но когда в секретари единогласно выбрали объездчика Веричева, он вскочил. С каким-то даже торжеством, прищуриваясь, оглядел каждого и пошел к двери. Держась за скобу, он оглянулся к ячейке:
— Не вы ставили, не вам и снимать!
Дверь мезонина громко хлопнула.
Микуленок отвязал мерина, и только теперь до него дошло, что произошло в мезонине. Ему стало жаль Игнаху, он затужил, что голосовал против бывшего секретаря. Микуленку на минуту стало тревожно, как-то неловко, сбивчиво замелькали в уме неспокойные мысли. Где-то что-то было неладно. Что-то большое и главное пошло вперекос.
Но была масленица…
Свежая, не очень темная ночь кутала мир в спокойную дрему, теплое, темное небо опустилось на самые крыши. Пахло снегом и сеном, желтели в домах ламповые огни, в проулке визжали девки. Слышался скрип запоздалой подводы, и лошадь усталым всхрапом будила какого-то подгулявшего зятя. Была масленица, и Микуленок нарочно, как делают дети, забыл про все неприятности. Он вспомнил Палашку, расправил вожжины и шмякнулся в заветные теперь сани. Мерин, тоже повеселевший, проворно развернулся у ВИКа, пошел на дорогу рысью. Может быть, у проулка, ведущего к подворью Данила Пачина, Микуленок незаметно для себя шевельнул левой вожжиной. А может, мерин сам догадался, куда воротить. Так или иначе, Микуленок, удивляясь, подъехал к дому Данила.
Пашкиных санок и лошади у крыльца не было, не было и поповской кобылы. Огонь в лампе, увернутый наполовину, еле светился сквозь стекла рамы, но Микуленок решительно выскочил из саней. Привязал недовольного мерина и вбежал на крыльцо. Ворота были не заперты. Микуленок удивился своей смелости, но в избу вошел безо всяких стеснений. На углу заставленного посудой стола сидел Данило Пачин и тихонько, с хрипотцой пел песню, а во всю переднюю лавку лежал и храпел поп Рыжко. «Видно, опять кобылу-то потерял, — подумал Микуленок. — Ну и долбило!»
