Евграф занял у Нечаева кой-какого матерьялу и плотничал в избенке всю короткую сенокосную ночь. К утру он перестелил пол в сенцах и навесил обе двери. Бегом отнес топор обратно Кеше. Кеша топора не принял. Может, спросонья?
— Бери, бери, Анфимович, себе, — замахал он руками. — У меня ишшо имеется!
Прошли у Евграфа еще один день и одна ночь. Утром и днем сенокос, ночью ремонт выморочной избушки. Благо ночи еще совсем белые. Подсобил Евграф и пиво пустить в ход для Васильевой свадьбы. Братаны Тони боялись пускать сами. Перестелил пол в избенке, навесил ворота и косы пробил Самоварихины! Марья веником выпахала мусор, убрала паутину с божницы и потолка. Палашка вымыла пыльные уцелевшие стекла. Сломанные где старой газетой заклеила, где заткнула сеном и тряпками. Лавки и древний посудник косарем выскоблила. Заткнула сеном и дыры в сенях. На очереди была печь.
Крыша текла как раз над печью, глина размокла, и печной свод обвалился, кожух тоже. Не было и кирпичной трубы. Кирпичи давно были растащены. Евграф отложил крышу на будущее, притащил от Клюшиных разобранную «свинью» для печного битья. Он старался не думать пока, где взять кирпич на трубу и кожух. Опока оказалась у Саввы Климова. У прогона, саженях в тридцати от избенки, Самоварихиной железной лопатой снимал Евграф дерн, чтобы таскать оттуда глину для будущей печи. За этим занятием и застала его прибежавшая с покоса Палашка.
Дело было глубокой ночью, скотина давно в хлевах, весь народ по домам. Шибаниха спала крепким полуночным сном. А она оглядела избу и защебетала утренней ласточкой:
— Ой, тятенька, будто Христов день! До чего в избе-то добро! И двери есть! Летом-то и без печи можно прожить. Спать будем на полуда на лавках, вон и ведро для воды. Дай-ко я за водицей-то сбегаю!
Схватила бобыльское ведро и на реку среди ночи. Ведро оказалось как решето, из каждой дырочки бил фонтанчик. Ничего Палашка не донесла, вся вода вылилась еще около бань.
Еле девку утихомирил…
— Так и будем решетом воду носить? — засмеялся Евграф поутру. — Мы с тобой как пошехонцы…
А Палашка не унывала. Притащила от Самоварихи пустой чугунок, поставила его в большую корзину и опять на реку. Бежит да приговаривает:
— Свой, свой чугунок, только корзина не наша. Свой, свой чугунок, только корзина чужая!..
Палашкину приговорку услыхала еще вострая на ухо Новожилиха. Старуха полола рассаду в своем огороде, а тропка к реке бежала рядом с грядками.
