Но он вовсе не был слепым прислужником Топалова. По моему глубокому убеждению, Салтан Ниязович прекрасно все видел, прекрасно знал цену своему шефу и в научном, и в личном плане. И выгораживать шефа он не собирался.
Чолсалтанов погорел потому, что публично назвал происшедшее мелочью в биографии Константина Ивановича, а дальше его, как говорится, и слушать не стали — дескать, какая уж там принципиальность, если дикие выходки начальника (с использованием служебного положения и специальных психогенных средств) называют мелочью!
Но ведь Чолсалтанов был совершенно прав — просто никто не пожелал выслушать его до конца. Он пытался высказать едва ли не очевидную мысль, что конфликт вокруг Клары Михайловны вряд ли сопоставим со всем тем, что успел сотворить Топалов за многие предыдущие годы.
Чолсалтанова сгубила привычка к эзоповому языку. Он намекал, только намекал на некие события, и, конечно, эти намеки не смогли уравновесить всей внешней нелепости его позиции относительно описанного скандала.
Я попробую сказать то же, что, по-моему, хотел сказать Салтан Ниязович, однако не прибегая к деликатным иносказаниям.
Так вот, я убежден, что скандал Топалова с Кларой Михайловной действительно малая величина в шкале тех преступлений, которые успел совершить Константин Иванович. Я не оговорился — именно преступлений, а не каких-то так называемых аморальностей.
Разумеется, я не ставлю цели перечислить все, известное мне. Возьмем что-нибудь сравнительно простое и очевидное, скажем, устранение профессора Клямина, между прочим, талантливейшего человека. Именно такими устранениями и страшна восходящая серость.
Топалов давно покушался на Александра Семеновича и многого достиг в торможении его работ. Инверсин — гениальная находка Клямина, находка, которая по-новому осветила функционирование мозга. Но и до того Александр Семенович демонстрировал ученому миру оригинальнейшие достижения, у него было колоссальное чутье на новые пути, вообще — на необычное. Вывести Клямина из игры, используя некоторую его рассеянность (те же злополучные таблетки от головной боли…), — это, в сущности, тягчайшее преступление, это громадный ущерб обществу, ущерб, верхнюю границу которого вряд ли можно оценить.
Действительно, почему мы так быстро и сурово судим людей, ограбивших государственный магазин или сберкассу, сунувшихся в чужую квартиру или в чужой карман, а разбойное устранение талантов считаем лишь этакой простительной начальственной блажью? Блажью, за которую можно слегка пожурить или поставить на вид, в лучшем случае — пристыдить через газету…
