— Трудная книжка, да? — участливо спрашивает голубой человечек.
Издевается? Вряд ли. Для этого не стоило спускаться со своего облачного пастбища. Заоблачье как раз неплохое место для насмешек, самое безопасное.
— Книжки пока не видно, вот в чем беда, — выдавливаю я из себя.
Между прочим, ноющий свист полностью исчез, мои слова впервые и весьма слабо нарушили тишину в этой комнате, но все в ней теперь приобрело странную голубизну, вернее, еле уловимый отблеск клубящегося гостя.
— Послушай, — снова нарушаю я тишину, — тебя ведь не существует, так что стоит ли жаловаться собственной галлюцинации? Я просто перенапрягся, пытаясь нырнуть в иные времена и кое-что подсмотреть, а эти нырки немало стоят. Мой Струйский стал потихоньку оживать, но слишком медленно, и мы с ним ничего не успеем до явления Сергея Степановича. А он-то непременно заявится, правда?
— Конечно, заявится и очень скоро, — как ни в чем не бывало отвечает человечек. — Я тебе сочувствую, но особенно — твоему Струйскому. Должно быть, его долго убивали, если он оживает с таким трудом.
— Но как ты можешь о чем-то судить, если ты фантом или галлюцинация? едва ли не с возмущением спрашиваю я.
— Фантомам судить гораздо легче, нежели себе подобным, — добродушно впрыскивает в меня голубой человечек. — Кстати, зачем ты выбрал такую мучительную тему. За это время ты накропал бы очень приличный и толстый роман.
Он все-таки издевается. Мне не о чем писать толстый роман, тем более приличный (приличный? — кому, собственно, к лицу?).
— Подпрыгнуть — еще не полететь, — нагло добивает меня нелегальная личность. — Каждый масштаб требует своего пера. Сознаешь ли ты это?
— Послушай, ты, галлюцинация, — срываюсь я на безобразно резкий тон, нешто каждое пустое место всю жизнь будет учить меня, учить, как писать, что писать и к какому масштабу приноравливаться. Пшел ты к…
— Пшел ты — это легче всего, — миролюбиво перебивает меня голубой человечек. — И к педагогическим упражнениям пустых мест пора бы привыкнуть, да и не такое уж я пустое место. И потом, я должен высветить в тебе правду, чтобы как-то помочь.
Помочь! Он еще надеется мне помочь, это дымное чучело, которое столько дней отвлекало меня от главного своей паршивой летающей посудиной. Я тебе покажу высвечивать правду у честного писателя!
— Я тебе покажу правду, — уже не сдерживаясь, кричу я и швыряю в него первым попавшимся под руку — тяжелой старомодной пепельницей.
Кусок выжелтевшего мрамора в форме орла, прикованного к ямке с окурками, для которого давным-давно нет места в городской квартире, летит, впервые в своей долгой жизни исполняя роль хищной птицы, летит и точно попадает в центр гномообразного сгущенного дымка.
