— А когда вы с Марри расстались?
— В июле прошлого года. Пятнадцатого июля, в субботу, в три часа двадцать минут.
— Ну и точность! — Дэвид сочувственно сжимает мой локоть.
— В это время пришел слесарь, чтобы поменять замок. Марри даже не было рядом. Он был… — Я умолкаю. Еще рано. Нельзя, чтобы пьянство Марри набросило тень и на меня. — В общем, его там не было, вот и все. И хорошо.
Вспоминаю взгляд Марри, когда я подошла к нему в баре. В тот момент он не помнил, кто я такая, не говоря уже о том, что должен был заехать на каток за Алексом.
— Ты был женат? — спрашиваю я. Прошлое Дэвида покрыто тайной. Он с большим интересом расспрашивает обо мне и моем детстве, но о себе почти не распространяется.
— Нет, — смеется он. — Мне всегда удавалось отложить этот момент, отвертеться. Да, были женщины… женщина. — Он внезапно замедляет шаг, почти останавливается. — Но подходящий момент так и не наступил. Не судьба, наверное. — Я вижу, он не хочет развивать эту тему.
Мы уже у автобусной остановки. Дэвид поворачивается ко мне.
— Мне кажется, у нас много общего. — Вздох, пауза. Он решается: — Я бы хотел снова с тобой увидеться. И больше о тебе узнать.
— Было бы здорово, — поспешно отвечаю я, даже не задумавшись о том, что может означать его предложение.
Беру его за руки. Он так близко, и от удовольствия у меня кружится голова. У него сильные и заботливые ладони. Он высвобождается и обнимает меня. В это мгновение мне снова семнадцать и Марри наконец объяснился. Он сильный. Он рядом. И больше мне ничего не нужно.
— Мне только тридцать, — бормочу я по-идиотски. По лицу блуждает улыбка. Дэвид хочет снова меня видеть. Ну конечно, он понимает, разница в возрасте у нас солидная. Глупо, да, но я не знаю, что еще сказать.
— Хорошо тебе, — улыбается он, ничуть не удивившись.
— Мне нравятся зрелые мужчины, — признаюсь я. Это правда. Особенно сейчас.
Дэвид провожает меня к машине и целует. Скользнув по щеке, его губы едва-едва не касаются моего рта. Но я все равно чувствую их жар, теплое дыхание на коже, страсть, которую скрывает Дэвид. Он медлит, не отстраняясь, и сердце мое колотится все сильнее. Это ощущение остается со мной до самого дома.
После визита к врачу все слова, которые я хотела выкрикнуть, пробкой застряли у меня в горле, и женщина, которую я сотворила за десятилетия, стремительно распадается на части. Я молчу. Не могу выдавить ни звука. Это высшая степень самосохранения. Впрочем, сейчас мне говорить не с кем, и спустя несколько часов, уже дома, мерзкая пробка в горле превращается в затор сродни тому, что перекрывает канализацию, — так сильно он воняет.
