— Это разные вещи.
— Вы находите? А между тем параллели очевидны. Вот, например, говорят «гонка вооружений», с тем же успехом можно было бы сказать «гонка литератур». Тоже силовой довод, не хуже любого другого: каждый народ бряцает своим писателем — или писателями — как оружием. Рано или поздно мной тоже будут бряцать, начистив до блеска мою Нобелевскую премию.
— Если вы это имеете в виду, я согласен. Но литература, слава богу, не так опасна.
— Только не моя. Мои книги куда опаснее войны.
— Вам не кажется, что вы себе льстите?
— Сам себя не похвалю — никто не похвалит, ведь я единственный читатель, способный меня понять. Да, мои книги опаснее войны, потому что от них хочется сдохнуть, а от войны, наоборот, хочется жить. По идее, почитав меня, люди должны кончать жизнь самоубийством.
— Как же вы объясните, почему они этого не делают?
— Это как раз я объясню, и очень просто: потому что никто меня не читает. В сущности, это может быть и объяснением моего сногсшибательного успеха: я так знаменит по одной простой причине — никто не читает моих книг.
— Парадокс!
— Напротив: попробуй эти бедняги прочесть их, они бы меня возненавидели и в отместку за усилия, которые пришлось затратить, поторопились бы предать забвению. Не читая же моих книг, они находят меня умиротворяющим, а следовательно, симпатичным и достойным успеха.
— Своеобразная логика.
— Зато железная. Возьмите хоть Гомера — он сегодня знаменит как никогда. А много ли наберется подлинных читателей подлинной «Илиады» и подлинной «Одиссеи»? Жалкая горстка плешивых филологов, не более того, — ведь вы, надеюсь, не станете причислять к читателям тех немногих полусонных лицеистов, что еще долдонят на школьной скамье Гомера, думая при этом о «Депеш Мод» или о СПИДе. Вот по этой-то поистине замечательной причине Гомер — классика.
— Если допустить, что это правда, вы в самом деле находите причину замечательной? Вам не кажется, что она скорее печальна?
— Замечательная, и не спорьте! Разве не отрадно истинному, большому, чистому, гениальному писателю — сиречь, мне — знать, что моих книг никто не читает? Что никто не марает своим пошлым взглядом прекрасные страницы, которые вызрели в тайниках моей души и родились в глубинах моего одиночества?
— Чтобы этот пошлый взгляд не касался ваших страниц, не проще ли вообще не печататься?
— Слишком легкий путь. Нет, понимаете, высший изыск — продавать миллионные тиражи, которые никто не читает.
