Определенно жалкий тип.
Болдырев. Ну, что ты скажешь, Груздев, по этому поводу?
Груздев. Я технолог, но не следователь.
Болдырев. А ты несешь ответственность за дело, вверенное тебе?
Груздев. Одиннадцать лет несу.
Болдырев. Ну, и как бы ты поступил на моем месте?
Груздев. Точно так же.
Болдырев. Значит, я прав?
Груздев. По-моему, нет.
Болдырев. Ты занимаешься софистикой.
Груздев. Я бы на твоем месте поступил точно так же, но, во-первых, я бы не признал себя правым до тех пор…
Болдырев. Понимаю.
Груздев. А во-вторых, с этим парнем я бы не поступил так резко.
Болдырев. Да, объективно это верно, конечно. Лагутин тоже говорит: не спеши. Утро вечера мудренее. Ладно! Извини, Груздев, что подняли тебя.
Лагутин. Болдырев, в восемь утра бюро.
Болдырев. Ладно.
Груздев. Ты, Степан Семенович, выпей чайный стакан водки — уснешь, а утром чаю крепкого напейся — и сразу обретешь мудрость Соломона и нервы Александра Македонского. У тебя глаза, как иллюминаторы.
Болдырев. Да, глаза режет что-то. До свиданья!
Лагутин и Груздев уходят.
Максимка (заложив руки в карманы, поет).
Вам девятнадцать лет, у вас своя, дорога,
Вам хочется смеяться и шутить…
Болдырев. Чего ты дурачишься?
Максимка. В чем дело, товарищ директор? К чему здесь драмы, Степан Семенович?
Болдырев. Максим, у меня нервы плохи стали. Срываюсь я… Неприятно мне после такого дела. Может быть, это простое хулиганство… Может быть, Касторкин не виноват.
Максимка. Не понимаю, чего тут разводить психологию. С нами психологии не разводят.
Болдырев. Ну, ладно. Доделывай дело сам. И вот что… ты поедешь со мной домой к нам… ко мне…
Максимка (глядит на Болдырева и вдруг начинает хохотать.) Степан Семенович… я совершенно забыл… Степан Семенович, произошло колоссальное недоразумение! Сегодняшнюю ночь на всем земном шаре не умерла ни одна душа. Твоя сестра совершенно и абсолютно жива, и твоя сестра… Впрочем, это не касается. Заметьте себе, это вас не касается.
ЗАНАВЕС
