Я сразу почувствовал, что он не понравился матери. Она поджала губы и, не глядя на него, мрачно ответила:
— И мы оттель!
Василий Васильевич — круглолицый, русый, нестарый человек, тогда ему было под тридцать. Отрастил козлиную рыжую бородку. Щеки пушком заволокло. Розовая, прозрачная была у него кожа, как у молочного поросеночка. Глаза спокойные.
— Мне есть резон темнить, а тебе, мать, темнить нечего… Ты не военнопленная, могла бы и объявиться, а мне понятнее станет, куда нынче немец достиг…
Повернулся ко мне.
— А ты, оголец, как сюда залетел? За мамкину юбку крепко держался? Чего же ты в лес не убег? К партизанам?
— Не успел! — ответил я сдержанно.
Но мать тут же поспешила исправить мою ошибку:
— У нас и не было никаких партизан… Под городом жили. Лес насквозь прозрачный.
— Под городом? — насторожился Василий Васильевич.
Мать вздохнула. Скрывать действительно было нечего.
— Из-под Калуги мы…
— Вон на! — протянул Василий Васильевич. — Совсем мы не земляки. От мужа получила похоронную?
— Похоронную? Нет, не получала!
— Стало быть, как и я, бедолага, числится в пропавших без вести…
— Это почему же числится? — взволновалась мать. — Ничего я от него не получала.
— Когда на фронт ушел?
— Его еще в мае призвали.
— Значит, в деле с первого дня, — определил Василий Васильевич. — А ежели с первого дня, то или убит, или в плену… Другого исхода нет… Но ты не горюй. Хозяйка у нас баба добрая, но строгая. Работу требует в аккурате. Ежели угодишь, хорошо будет.
— Василий Васильевич, что-то у вас не сходится! — остановила его мать. — Что же, все, что ли, в плен попали?
— Говорю, значит, знаю… Или убит, или в плену!
Мать не сдавалась:
— Проходили мимо нас войска… Спрашивала… Видела и таких, что от самой границы отступали… Дрались в отступлении…
Василий Васильевич сделал страшные глаза и приложил палец к губам.
— Передам я тебе, мать, сейчас первую науку. То, что ты сейчас мне сказала, выброси из головы и забудь. Беды я тебе не желаю, потому как ты здесь человек новый и не огляделась… Фюрер!.. — При слове «фюрер» голос у Василия Васильевича, мягкий и даже бархатистый, зазвенел железом. — Фюрер сказал, что Красная Армия разбита и больше не существует… Коли так сказал фюрер, так тому и быть… Это запомни…
— Ладно, запомнила… Дальше что?
— Из деревни? Крестьянскую работу знаешь?
— Знаю…
— Так вот, все, чему ты там научилась, наплевать и забыть! Здесь другая нужна работа, не колхозная!
— А ты сам-то работал в колхозе? Что-то непохоже, как я на твои руки погляжу.
