Белиберда какая-то! Инна потёрла виски костяшками ладоней. Она была уверена, что за две недели упорной борьбы с крючкотворцами, дерзких выпадов и нелицеприятных сравнений меньше всего годилась этим людям в союзники! Марат тем временем извлёк из кейса бумаги и протянул ей:
— Здесь черновик договора, он расчитан на ваши поправки. Прочтите, пожалуйста, возможно, вам что-то захочется добавить или изменить.
Четыре листка формата А4, испещрённые мелким шрифтом, обилие непонятных значков и цыфр, обозначающих запредельные суммы в уе.
— Марат, а вы меня ни с кем не перепутали?
— Нет, Инна. Можно я буду вас так называть? Вы именно такая, как мне описывали — открытая и недоверчивая одновременно. Впустили незнакомого мужчину, опасаясь заказного убийства, и боитесь поверить, что у вас ещё остались могущественные друзья.
О Господи! Ну конечно, глупая курица, у тебя есть друзья!
— Это брошь Полины Бодло? — она коснулась пальцами украшения на его лацане.
— Нет, копия. Рустам Тенгизович сделал её эмблемой фирмы. Дом Полины существует, Георгий Давидович сохранил его для младшей дочери в память о матери. А Рустам по-прежнему управляет сим шумным хозяйством.
— Как я рада, Марат, тому о чём вы говорите! Расскажите мне о них побольше!
— Да ничего особенно не изменилось. Разве что Георгий Давидович отошёл от дел и перебрался два года назад в Канаду — там климат похожий. Мы регулярно созваниваемся, я кое-где в России и Европе представляю его интересы. И это он напомнил нам о вашей книге. Рустам считал, что вы сами, закончив её, напрямую обратитесь к нам. А вы гордая.
— Не забывайте, что я многим обязана Поле и мой человеческий долг…
— Ещё скажите, гражданский, — перебил Марат. — Сидите тут, боитесь кого-то, словно одна на всём белом свете! Георгий Давидович обязательно спросит меня о вас, так что делитесь, в чем проблема.
9.
Марат ушёл заполночь. Прямиком на поезд в Москву. Инна, оставшись наедине с воспоминаниями, не уснула до утра. А к утру закончились кофе и сигареты, зато воскресла уверенность, что всё теперь будет хорошо. "Я не одна, не одна, не одна! У меня есть друзья, и они помнят обо мне!" Она смаковала новое ощущение, нежась в нём, точно в тёплой пушистой шальке. Очень хотелось поделиться с кем-нибудь, но ещё только пять часов утра…
Когда помощник Георгия Давидовича предложил ей повторное издание книги, она согласилась, не раздумывая, безо всяких условий с ненужными пунктами и подпунктами. Инну устраивало всё — и жесткая глянцевая обложка, и иллюстрации, целиком состоящие из Полининых творений: Тамрико сохранила её детские зарисовки, а из семейного архива извлекли фотографии первых юношеских работ. "Где нужно подписать, я подпишу сейчас же. И передайте Гии Давидовичу, что права на книжку теперь целиком принадлежат ему. Пусть это будет моей скромной лептой в память о ней…" С портрета, упакованного в рамку со стеклом, за Инной наблюдали влажные черные глаза. Знакомая нить пробора в гладко зачесанных назад волосах, густые ресницы. И улыбка. Была какая-то мистика в том, что улыбалась Полина каждый раз по-разному. Блаженно, радостно, печально, а сейчас — иронично. "Знаю, о чем ты думаешь… Я должна была просить у твоего папы Гии денег на благие дела. А я не смогла. Не обижайся. Мне тебя так не хватает, Поля. Очень не хватает. Деньги, конечно, важный аргумент, но и имя Георгия Цхеладзе звучит как щит и меч. Я не права? Говорю с тобой, а в голове полный сумбур. Прости, ни о чем другом думать не могу, кроме как спасти интернат. Время сейчас такое — по второму кругу те, кто стал в одночасье никем, вновь атакуют прежние позиции. Будто и не уходили никуда, ну разве что в подполье…"
