Наступили сухие, ясные дни, которых мы ждали, но оказалось, что такая погода совсем не благоприятствует охоте на змей. Первый же ясный, теплый день принес нам огорчение. Гадюки вышли на солнце, немного погрелись и спрятались. Вся охота продолжалась часа полтора. Каждый из нас принес на кордон по полному мешочку змей, но после того, как мы отлавливали по два полных мешочка, такой улов показался нам весьма скромным.
Как-то утром меня разбудили громкие трубные звуки: «Курлы! Курлы! Курлы! Курлы!» Журавли! Птицы кричали совсем близко. Я торопливо оделся и вышел из избушки. На ближней лабызе[5] в какой-то сотне метров от меня спокойно ходили две большие серые птицы. Один журавль неторопливо шагал, опустив голову и высматривая что-то у себя под ногами, а другой плавно кружил вокруг него, полураспустив крылья, словно танцевал. Время от времени танцующий журавль поднимал голову и трубил, а затем забегал перед первым и кланялся. Шагающий журавль обходил его и продолжал все также неторопливо идти по лабызе. Танцор опять трубил и кружил вокруг него. Вскоре первый журавль, все так же неторопливо, ушел в заросли тростника, за ним убежал и танцор. Тут только я заметил, что не один любуюсь журавлями. Возле амбара на куче поленьев сидел Платон Кондратьевич и тоже смотрел на журавлей.
— Когда они прилетели? — спросил я егеря.
— Нынче, — коротко ответил он.
— А может быть, их просто не было видно?
— Они, как прилетают, сразу кричат. Раньше-то не слыхать было.
— Каждый год прилетают?
— Каждый год. На этой лабызе у них гнездо. Сама журка сейчас до гнезда пошла, а старый журавель за нею. Теперь до самой осени здесь жить останутся.
— И людей не боятся?
— Чего им бояться: их никто не обижает.
С этого дня каждое утро журавли трубили и танцевали, после чего либо летели на луг, либо гуляли по лабызе. Людей журавли не пугались, но, если лодка проплывала слишком близко от лабызы, спокойно уходили в глубь зарослей тростника. Лабыза свободно выдерживала тяжесть человека, и можно было бы посмотреть журавлиное гнездо, но егерь попросил нас не нарушать покой птиц, и, выполняя его просьбу, мы ни разу не высаживались на журавлиную лабызу.
Кроме журавлей на озере и вокруг него было множество разных птиц, особенно уток. Научный отдел заповедника занимался изучением скрещивания кряквы с другими видами диких уток. Для этого на кордоне в сетчатой вольере жили подсадные утки — пара селезней и десяток крякуш. Крякуши орали то поодиночке, то хором. Их звонкие голоса приманивали к кордону селезней. Кряквы, широконоски, шилохвостки, чирки — все слетались на призывный крик. Селезни подолгу плавали около вольеры, кряканьем или свистом звали затворниц и улетали только при виде человека. Платон Кондратьевич сам не стрелял селезней и никому не разрешал. Больше того, когда один крякаш, ошалев от страсти, опустился прямо в вольеру, а вылететь обратно не смог, егерь вошел в вольеру, накрыл селезня большим сетчатым сачком, вынес из вольеры и… выпустил.
