А на столе уже дымил старый медный самовар с выбитыми медалями на груди. Если издалека на них поглядеть (на стол и самовар), вроде бы как старинный пароход получался. С дымовой трубой.
Бабушка Света нарезала яблок, вырезала из них сердцевинки и разложила эти сочные кусочки по стаканам и чашкам. А потом залила заваркой и кипятком из самовара.
Так-то у нас в Курским по осени пьют, с яблочком. Вкусно? — Еще бы! Да с баранками. Хорошо, что Бонифаций не проговорился о них в электричке. — Я-то сама с Курска. Да вот здеся прижилась. Ой, Ленька, еще налить? Пил так-то когда?
Такто не пил, — сказал Алешка. — Никогда.
Несколько позже я выяснил, что Алешка долгое время был уверен, что чай с яблоками называется на курской земле загадочным словом «так то».
Вскоре разговор за столом под яблоней вернулся в свое русло — Бонифаций заговорил о музее. О том, что будущая балерина Олечка, когда ей исполнится шестнадцать лет, станет полновластной хозяйкой этого дома. И вся наша школа будет ходить к ней в гости и любоваться единственной сохранившейся картиной ее дедушки.
А где остальные-то? — спросил Алешка.
Кто ж знает? Рассеяны по свету. Скорее всего, в частных коллекциях.
А я все время молчал. Пил чай и не сводил глаз с будущей балерины. Она это заметила и, улыбнувшись, покачала головой. Видно, давно привыкла к таким взглядам. А Лешка с хитрой усмешкой поглядывал на меня. Но почему-то время от времени хмурился, будто неожиданно вспоминал что-то нехорошее. Наверное, пропавшего Ростика. Вообще — странно. Что-то часто люди стали пропадать в нашем отечестве. Ростик, Олины родители… И я тоже нахмурился. Тем более что беседа в розовых тонах сменилась разговором в тонах мрачных.
Оказалось, что Олечка заканчивает балетную школу и должна поступать в балетное училище, чтобы продолжить свое балетное образование и выйти на балетную сцену Большого, к примеру, театра. Но чтобы попасть в училище, нужны большие деньги. А где их взять?
Бонифаций, оказывается, добрый человек не только в нашей школе, а в самом широком смысле. Он, оказывается, уже занимался этой проблемой. И уже договорился с каким-то настоящим музеем, что единственную картину художника Малеева возьмут в этот музей как бы в залог. За деньги. Но только тогда, когда Олечка достигнет совершеннолетия. И будет иметь право распоряжаться наследством.
— Пустяки, — сказал Алешка под Карлсона. — Дело житейское.
Бонифаций с надеждой взглянул на него поверх своего стакана. Он знал, какой светлой бывает иногда Алешкина голова.
