— Авиаразведка с восемнадцати до полуночи, пожары устраивайте лишь в это время. Спички, термитные шарики?
— Есть. И зажигательные бутылки…
— О возвращении отряда уточните подробности с капитаном.
Поднимая вещевой мешок, наполненный взрывчаткой, сухарями, крупой и шоколадом, Проворов почувствовал, как заныли суставы, и подумал, что мало поспал, надо бы еще столько же.
На улице подморозило. И хоть добротно одет был Павел, его вновь прохватил озноб. Епанчин почувствовал, как вздрагивает разведчик.
— Ты что, продрог?
— Ага, после сна-то…
— Может, глоток нужен?
— А есть?
— Целая фляга. Коньяк, между прочим.
— Давай… Давай всю, — Проворов бесцеремонно сунул обшитую сукном флягу в карман. — Там пригодится.
— Смотри, лишняя тяжесть.
— Не беспокойся, не пересилюсь. Здесь это баловство, а там лекарство.
Им подвели коней. Гуськом поехали по лесной дороге. Озноб не исчезал и голова была как не своя: тяжелая, гудящая. Может, заболел? Ну и что? Другого-то нет вместо него, значит, надо ехать да помалкивать. И быстрей добираться до своих, пока не свалился с ног, если это действительно прицепилась хвороба.
На минуту ему стало не по себе, слабость вдруг захлестнула его при мысли, что впереди опять много трудного, страшного, неожиданного. Снова Нара (капитан обещал переправить по штурмовому мостику), снова линия фронта, снова лес, где на каждом шагу можно встретить фашистов. Опять придется ползти, бежать, красться по-звериному. Хватит ли сил? Да и повезет ли ему в этот раз?
К черту такие мысли! Ишь, отведал спокойной жизни и сразу разнюнился! А как же сейчас девчата спят-дрожат в своих шалашах или топчутся, согреваясь, в дозоре?! Вера, Клава — эти хоть самостоятельные, запас какой-никакой есть под кожей. А Зойка — худоба, как она терпит? Ноги и руки у нее мерзнут… Еще бы не мерзнуть — кожа да кости! И ведь никто не слышал, чтобы пожаловалась. А его тут, видите ли, сытого до согретого, озноб трясет…
— Ты это брось мне, кума-лиса! — тихонько выругался он.
— Что? Какая лиса? — не понял Епанчин.
— Это я так, от скуки.
— Заскучал? — удивился Егор Егорович. — Ну, парень, железный ты человек! Позавидуешь!
— А что? — развеселился Проворов. — Вполне можно! Валяй, завидуй!
Если бы несколько дней назад Зою спросили, что на свете самое вкусное, она бы не сразу нашлась. Чему отдать предпочтение?! А сегодня ответила бы без колебаний: вода! И хлеб, разумеется, но вода все же лучше, даже пресноватая, жесткая, мутная — вытопленная из льдинок, из грязного снега.
