Мы были очень счастливы — галка, я и пес; впрочем, у Фигаро бывал иногда повод возмущаться выходками Кая. Одно из самых чувствительных мест у пуделя — волоски вокруг подушечек на лапах. И когда пес сладко спал на солнышке после обеда, Кай тихонько подходил, прицеливался клювом в лениво простертую заднюю лапу — и дергал. Вызываемый этим истошный визг и яростный лай доставляли Каю невыразимое удовольствие, он готов был слушатьихснова и снова. Твердо зная, что Фигаро его никогда не тронет, он полагал, что такова природа всех собак.
Насколько далек он был от истины, Кай убедился в один прекрасный день, когда стащил лакомый кусок из миски Фигаро, а гостивший у нас рослый эрдельтерьер решил постоять за товарища и наказать наглеца. Не успели мы опомниться, как незадачливый озорник был стиснут в собачьих челюстях, словно апорт. К счастью, мой возглас заставил эрделя выпустить птицу, и Кай заметался в воздухе над обидчиком, издавая сердитое «каа». Он на всю жизнь запомнил урок. И эрделя тоже запомнил: стоило тому, явившись к нам с визитом, прилечь и задремать, как его сладкие сновидения, в которых, надо думать, далеко не последнее место занимали сахарные кости, грубо нарушались. Спикировавший на него лиходей злорадно кружил в воздухе, держа в клюве шерстинки, а оскорбленный и негодующий пес, хромая, гонялся за ним, Кай заманивал эрделя все дальше и дальше. Сядет на землю поблизости, подпустит вплотную и взлетит. Уведя пса на несколько сот метров от места происшествия, Кай издавал напоследок презрительное «каа-каа» и улетал, а злой, запыхавшийся эрдель уныло брел обратно.
Галки очень «преданные» птицы, они всю жизнь верны супругу, которого выбирают себе среди образующейся под конец лета стаи странствующего молодняка. И Кай сделал выбор. Поскольку я, увалень этакий, упорно не желал летать, он тоже осел на острове, и пролетавшие над нами стаи его ничуть не занимали. Он реагировал только на меня. Если к нему протягивал руку кто-то другой, Кай поражал ее клювом мгновенно, метко и беспощадно. Когда же к нему приближался я, он топорщил перья на загривке и опускал голову, предоставляя мне возможность почесать ему шею. Тогда я не знал, что речь идет о типичном поведении, которое Конрад Лоренц позднее подробно описал в своей книге «Кольцо царя Соломона»:
«… Она время от времени чистит те участки оперения супруга, которые он сам не в состоянии достать клювом. Этот взаимный уход за одеянием друг друга, столь характерный для многих общественных видов птиц, представляет собой товарищескую обязанность и лишен каких-либо скрытых эротических мотивов. Но я не знаю других животных, которые вкладывали бы в эту несложную операцию столько душевной привязанности, как истомленная любовью молодая галочка. Минуту за минутой, — а это очень много для этих существ, подвижных, как шарики ртути, — самочка перебирает клювом прекрасные, длинные шелковистые перышки на шее супруга, а он, чувственно полузакрыв глаза, подставляет подруге свой серебристый загривок. Даже вошедшие в пословицу голуби или неразлучники не проявляют столько нежности в своей супружеской любви, как эти будничные врановые. И что особенно прекрасно — это усиление взаимной привязанности, которая становится прочнее с годами, вместо того чтобы сходить на нет».
