Женщина наконец пришла в себя и увидела: командир стоит у рояля, держит в широкой ладони хрупкие пальцы музыканта, говорит что-то горячо, задушевно. Старик с блестящими глазами отвечал, тяжело переводя дыхание.
— Да, это партизанский марш. Это увертюра и первый марш. Да, я композитор. Аркадий Петров, может быть, вы слышали?
Женщина невольно обернулись к этажерке. Ей представились тетради нот с этим именем на обложках. Они из предосторожности лежали вместе с другими советскими песнями на нижней полке под томами «школ» и сборников гамм.
Командир опять спросил что-то. Она услышала только ответ старика.
— Я слишком поздно выехал из Киева. Дорогу уже перерезали, и пришлось возвращаться. Я не мог играть и писать для немцев. Некоторые сумели. Говорили, что надо себя заставить, что музыка — не политика. Я не мог, а в Киеве был голод. Я ушел.
Наконец хозяйка разобрала, что говорил командир.
— Это будет наша любимая песня. Конечно, мы передадим ее другим отрядам.
Он повернулся к остальным. И следа недавней расслабленности не было в движениях, в голосе:
— Что ж, хватит, товарищи, отдыхать. Передайте командирам рот — выход через сорок минут. Пришлите сюда запевалу и баяниста. Надо разучить марш.
...Через сорок минут отряд уходил. Командир стоял с рукой, замотанной сверху теплым платком. Старик растроганно улыбался.
— Прощайте, товарищ. Если б вы знали, как я рад...
Командир усмехнулся:
— До свидания, товарищ Петров. Скоро встретимся. Приедем за новыми песнями.
Он обернулся к хозяйке, голос стал жестче.
— Никому ни слова о том, что тут было. Вы отвечаете за товарища Петрова.
Он будто невзначай тронул курок автомата, вышел на улицу, где в морозной лунности храпели кони, вполголоса переругивались усталые люди. Хозяйка вышла следом.
Отряд, подчинившись тихой команде, тронулся к лесу. Неожиданно донесся голос запевалы. Женщина бросилась к командиру:
— Что они делают? Услышать могут... В соседнем селе немцы.
Командир:
— Пусть слушают. Больше бояться будут.
Он вскочил в седло, резанул коня плеткой.
Под копытами звенела мерзлая земля. Все дальше по лесной просеке уходил этот звон, и долго еще слышалась мелодия песни, песни гнева, мужества и борьбы.
