Парень неожиданно поднялся, спросил, который час, и, взведя курок автомата, вышел на улицу. Девушка, должно быть, услышала шум, вздрогнула, просыпаясь. Немного погодя она улыбнулась.
— Это вы, доктор?
— Я, я. Не беспокойтесь. Как вы себя чувствуете?
— Кажется, лучше.
— Вот и хорошо, — сказал Терень по привычке.
Он держал девушку за запястье, но думал не о пульсе, а все о том же, о чем думал, когда она спала. Сказал почти шепотом, словно себе:
— Сколько вам лет? Восемнадцать? Вам бы только жить да жить. А вы вон на что пошли. Зачем же, боже мой?
Девушка помедлила, нахмурившись.
— Зачем? Неужели надо спрашивать? А как бы вы сделали? Вот и он пошел. Я с ним.
— Он взял вас?
— Конечно.
— Как он мог? Вас ранили. А дальше? Фронт далеко. Ведь это ж только на смерть надейся.
Девушка долго лежала молча. Потом сказала медленно, должно быть, думая о далеком:
— Мне не хочется верить, что убьют. А если... Это ж война, доктор! Тогда кто-нибудь поживет за меня.
От этих слов у старого фельдшера стиснуло горло. Он поспешно встал. Шаркая, ушел из палаты. Туда, в соседнюю комнату, где Терень лег на свою узкую кровать, донеслись голоса. Он узнал их, не спутает ни с какими другими.
— Уходи, уходи. Тебе нельзя здесь. Меня, может быть, не тронут. Уходи! — просит она и, кажется, плачет.
— Ну, что ты? Зачем?
Это он, парень с автоматом. Хотя голос едва похож на его.
— Прошу тебя, родной. Уйди. Если будет тихо, завтра вернешься. — Это опять она.
— Не надо. Не расстраивайся. Ты знаешь, без тебя не пойду.
— А если поймают? Зачем же обоих. Неужели из-за меня ты им сдашься? Я буду знать, что ты со своими, мне будет легче.
— Не надо. Ты лучше засни.
Голоса доходят глуше. Усталый старик начинает забываться, но вдруг его оглушает чей-то вопль:
— Господи, жандармы!
Он вскакивает. Бежит в соседнюю комнату. За окном подводы, ставшие с разлету, шлепающие по грязи жандармы в синем. Их десятка полтора. В руках они держат взятые наизготовку винтовки.
Возле окна молодой партизан со стиснутыми скулами медленно, медленно поднимает автомат. Подымает, еще выжидая, еще будто не зная, стрелять или нет.
— Не стреляйте! Не надо! — кричит старик. — Они всех убьют. Больных. Ее...
Тот, у окна, разогнул указательный палец, готовый нажать синеватую стальную собачку.
Жандармы шлепают по грязи.
Позади старика шепчет девушка.
— Уходи, родной, скорее!
Парень оторвался от окна. Лицо серо, как камень. Безмолвно приложил губы ко лбу девушки, будто лоб этот был уже мертвый. Через противоположное окно выпрыгнул в сад.
