Проходя по уличным зигзагам в тот весенний полувечер (было 4–5 часов пополудни, когда ещё не совсем темно, но и уже не светло, а колышутся студенистые сумерки, быстро густеющие голубовато-серовато-фиолетовым желатином, лакируя тем самым барахтающихся в водянистой сутеми прохожих), я встретил Павла с его сексапильной, как бы сейчас выразились, подругой (имя начисто забыл), тринадцати-четырнадцатилетней соседкой, с которой он, шестнадцатилетний, уже не стыдясь своих родителей, открыто жил (она же была сиротой и квартировала у своей дальней родственницы), а впоследствии на ней женился и, наверное, счастливо женат по сей день, и перебросившись какими-то малозначащими фразами, поспешил к бабушке все за той же картошкой.
Бабкина избёнка, одно слово, что считалась частным владением, а на самом деле выглядела чисто избушкой на курьих ножках из сказок и мультфильмов: за заурядной изгородью стоял домик-калека (бревна от солнца, дождя и, главное, плохого качества древесины вспучились диковинными наростами и были разодраны расщепами и щелями, словно по ним прошлись когти чудовищного зверя-великана, пакля торчала как космы десятилетиями нечесаной ведьмы, окна таращились старческими бельмами, а крыша, казалось, того и гляди, сползет набекрень; если же к избёнке подойти с тыла, то примыкающий к домику сарайчик, крытый заподлицо той же крышей из дранки, что и вся изба, представлял жалкое зрелище — вся его задняя часть была не бревенчатая и даже не брусчатая, а просто кое-как закрыта корьем, (снятой с бревен корой, уже не полукруглой, а частично распрямленной и уплощенной, но легко раздвигаемой упорными руками, разламываемой и т. д. и т. п.). Мы с Пашкой как-то, раздвинув корье, залезли к бабке в сарай, и выгребли всю пустую посуду (в основном, винные бутылки), и сдали их в приемный пункт, чтобы на вырученные копейки очередной раз сыграть в "чику".
Что-то я так и не приблизился к полутрагической развязке первой истории, увлёкся ретардацией (читатель, смотри словарь) и почти с головой ушел в другое время, в другое место, где был по-своему счастлив и несчастлив одновременно.
Итак, в тот весенний вечер корзина была вровень с краями наполнена отборной картошкой, хранившейся в глубокой "яме" в огороде (в подполе она быстрее дрябла и прорастала), я смёл все скромные бабкины угощения, взял с собой нехитрые гостинцы для родителей и сестры (пирожки с капустой, пирожки с рисом, луком и крутым яйцом и, конечно, шаньги, это картофельные ватрушки, если кто не знает) и почапал назад, на автобус.
