В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что дело было в обстановке — мебели и коврах, — все-таки этот дом находился во владении нашей семьи более века.
Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была одета в старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования, и в руке она держала розгу. Когда, дрожа от слабости, я поднялся на ноги, она заговорила:
«Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался подальше от этих часов?»
Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал, что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила по-английски слишком чисто и внятно — мне даже не передать как. Когда же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты — это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете отца, — я вконец перетрусил.
С-с-с-с-с! Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:
«Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец…»
Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах и потому был не в состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно становилось темно, и я прокрался назад к большому дому и уставился в единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией, если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого, надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит, что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:
«Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда».
Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого определенного плана действий. На цыпочках подошел к часам, отворил дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не думая: мысли мои как бы сковало льдом.
