— Факт, — согласился Воробей, — это верно… Наскребем в Юнком членов…
— Наагитируем, — строго поправил Сашка…
Агитировать пришлось осторожно и по одиночке. На счастье, «особенные» куда-то из Шкиды ушли, и юнкомцы получили возможность смело ходить по зданию. Не удалась разъяснительная кампания только Сашке: подбитый его глаз подмигивал так лукаво, что первый же шкидец, которого он остановил, вырвался и поскорее куда-то убежал.
Перед вечерним чаем устроили в музее собрание… Правда, громких о нём объявлений не было, но, тем не менее, ни одна скамейка не осталась пустовать. Пришло пятнадцать человек, что вместе со старыми юнкомцами составило почти треть всех шкидцев. Тут же окончательно оформили организацию, переименовали её в коллектив и выбрали Центральный комитет, куда вошли Иошка, Сашка, Гришка и Лёнька.
Собрание кончилось, когда в столовую собирались остальные шкидцы. Учредители Юнкома появились после всех, появились спокойно и довольно улыбаясь. Курочка, разжалованный из старост, ждал их выхода, и теперь, приставив к губам ладони, закричал:
— Ишейки пришли!
Рядом сидел Будок — новый комсомолец. Будок ударил Курочку по губам. Тот вскрикнул и кувыркнулся под стол. На голову ему вылили чай, и бывший староста взвился обратно. Столовая хохотала.
«Особенных» в этот вечер в столовой не было… Накануне у них вышло одно «дело», а сегодня они, обеспокоенные приездом Викниксора и Юнкомом, решили поскорее продать «фарт» и втихомолку кутнуть. Кутили весь вечер где-то на Обводном, пили, ночь провели, вытрезвляясь, в милиции, а когда утром вернулись в Шкиду, их уже поджидал Викниксор.
4
Будь они маленькими шкетами, он [1] изругал бы их, отхлестал по щекам и потом посадил в изолятор: и они лучше согласились бы теперь перенести эти пощёчины, чем его жестокую и холодную речь.
— Мне всё известно, — сказал он, — не отпирайтесь… Я хотел дать вам возможность доучиться — вы пошли воровать. Я предостерегал вас — вы сказали — «пугает»… С меня довольно. Ни одного часа вы не останетесь больше в школе. Мне воров и хулиганов не надо. В Лавру! [2]
И ушел… У Бессовестина, розовенького, кудрявого паренька, задергались губы, и он отвернулся к стене. Остальные молчали. Отправление в Лавру пришло для них совсем неожиданно. Куда девалось Цыганово бахвальство, когда он говорил: «Наплевать!.. В Лавру — так в Лавру!» Теперь он молчал, понимая, что их снова отбрасывают на то дно, откуда они с таким трудом поднимались. А им уже было по шестнадцати и семнадцати лет, они вышли из того возраста, когда можно еще вернуться в детдом. Все поняли, что это конец…
