То, что она была здесь единственной арестанткой, исключало всякую возможность подсунуть ей в камеру, под видом узника, какого-нибудь прожженного провокатора. Такой "подсадной утке" не поздоровилось бы. Сама бы Хаджар, прежде чем незваный сосед переступил порог ее камеры, показала бы ему, где раки зимуют!
Растерзала бы, задушила бы, вышвырнула бы вон! Такая сила в ней всколыхнулась, поднялась, такая неимоверная, львиная мощь! И эту могучую силу вдохнул в нее удивительно дружный, единодушный ропот узников, песни, сотрясавшие стены, бунтарские гимны свободы!
И взорлили, полетели песни. Уже и мелодия в народе сложилась в ее честь "Хаджари", и хороводы — яллы заводили на иной лад, под эту мелодию, и кружились, плясали, взявшись за руки, стар и млад, и Хаджар сердцем и душой чувствовала себя в их стихии, как-никак, она на воле при случае сама становилась "яллы-баши" — заводилой хоровода, и ловкости, удали ее больше всех дивился Гачаг Наби. А отпляшут, отбушуют, с глазу на глаз останутся — Наби скажет:
— Да ты молодчина, Хаджар, гляжу на тебя — и сердце заходится, трепещет…
— Отчего же оно трепещет?
— Положено так: женщине — женщиной и быть! — Наби сжимал ее руку в своей жаркой пятерне. И эти горячие руки, огрубевшие в бою, в трудах, сообщали о тайном огне, бушующем в их сердцах. Наби, заливаясь краской, продолжал:
— Я вот думаю: откуда у тебя эта мужская прыть, и норов, и удаль!
— А ты не слышал, — гордая и собой, и славным мужем, отвечала Хаджар, — в народе говорят: "что лев, что львица — норов один".
— Слышал, как не слышать, — улыбался Наби. — Но я знаю и то… — Наби принимался гладить ее черные пышные волосы, — знаю и то, что в отваге и львица с тобой не сравнится!
— А не завидуешь?
— Ну, завидовать — это как еще посмотреть… У всех богатеев в округе при имени Наби душа в пятки уходит…
— А у Наби?
— А у Наби — когда он слышит о Хаджар!
— Терпеть не могу трусов! Глаза бы не глядели!
— Да я и самого аллаха не боюсь!
— А только что говорил: кого-то боишься.
— Да, говорил, кроме Хаджар — никого! Ничего!
— Будь иначе, разве стала бы дочь Ханали знаться с тобой?
— Знаю, из-за Наби дочь Ханали пошла скитаться по горам, по долам.
— Только ли?
— А из-за кого же еще?
— А из-за края своего, народа своего!
— То-то и народ тебя выше Наби поднимает, до небес превозносит!
— Ну нет, Наби — нам всем и голова!
— В отваге-удали Наби за тобой не угнаться.
— Так я только на миру, на пиру… — поежилась, словно от холода, Хаджар, преступая привычную грань сдержанности. — Я-то вижу, как ты заливаешься краской, — когда пляшу "яллы"! Или вдруг тучей нахмуришься, черной-черной тучей. С чего это ты?
