— А для вас? — парировал начальник тюрьмы. — Вы-то с какой стати всю тюрьму всколыхнули?
— Я просто назвал разбойницу своим именем! — Они продолжали препираться в тесном кабинете начальника тюрьмы. Распаренный, взмыленный есаул отирал платком' лицо и шею. — "Кара пишик", — "Черная кошка" — он заколыхался от смеха. — Ну, пусть не черная, а белая! Что вы, как мыши, перепугались! Или вы боитесь мести Наби? То-то и хвост поджали, а?
— Вы не смеете оскорблять! Мы — при исполнении служебных обязанностей, — не выдержал начальник.
— Ах, так! Да вам надо всыпать еще, сукины сыны! — С этими словами капитан схватил начальника за грудки, потряс что было силы. — Вам дали государственный мундир, жалованье, чтоб вы служили отечеству, а не разбойницу выгораживали! Начальник, резко отстранив есаула, выпятил грудь:
— Служим, как подобает!
— Оно и видно! Во-он, ваша служба — каземат вверх дном перевернули!
— Тут уж ничего не попишешь: заключенные есть заключенные. Дальше их некуда девать.
— Есть куда!
— Куда же, позвольте спросить?
— В расход! К стенке! Да я могу и сам, собственноручно, если угодно! Вот в этом дворе!
— За такое… За такое начальство по голове не погладит!
— Ты так думаешь, усатый кот?
Начальник тюрьмы побледнел. Слышал он разное о капитане Кудейкине и потому держал до поры язык за зубами. Но такого оскорбления старый служака вынести не мог. Он посмотрел обидчику в лицо и медленно, сквозь зубы, процедил:
— Ты сам и есть… кот… а еще вернее, скот…
— Я?! — взревел тот, взбешенный неслыханной дерзостью, кинулся к начальнику каземата, сорвал с него погоны и швырнул под ноги. Все произошло в мгновение ока, и капитан, уже выскочив за порог, орал казакам:
— Окружить каземат! Арестовать начальника! Немедленно сообщить полковнику! Пусть сам немедленно пожалует сюда, полюбуется на этот… вертеп!
Звон цепей, доносившийся из камер, нарастал, и вдруг, перекрывая железный лязг, взвилась песнь, и среди хриплых, надсадных голосов выделялся высокий фальцет Лейсана.
И Хаджар, услышав родную песню, воспряла духом, вот уже и сама подхватила ее, взлетел звонкий женский голос в грубом хоре мужских голосов, все пронзительнее наливаясь щемящей болью, и постепенно перекрывая другие, утихающие, уступающие, и уже весь каземат внимал одной поющей.
Заточили меня, заковали меня,
От друзей, от любви оторвали меня,
Пусть не видят в беде и печали меня,
Ты на выручку мне поспеши, Наби!
Каземат окружи, сокруши, Наби!
Из соседней камеры отозвался голос Лейсана:
