— Я бессилен бороться с Гюлейшой, товарищ секретарь, — уныло признался Али-Иса. — Не смогу.
— Это почему же, старик? Откуда такое неверие в, свои силы? Откуда этот пессимизм?
— Да потому что я — кулак. И мне не хочется гнить в тюрьме.
— Чепуха. Если бы ты действительно был кулаком, тебя загребли бы и без помощи Гюлейши.
— Ошибаетесь, товарищ Демиров. Честное слово, ошибаетесь. Недаром люди говорят: дом, который не разрушит женская сплетня, не разрушит и сам аллах. Я, старый кулак, боюсь нашу Гюлейшу Гюльмалиеву больше, чем самого Гиясэддинова, нашего товарища ГПУ. Гиясэддинов мне ничего не сделает, а Гюлейша Гюльмалиева может упрятать меня за решетку в любой момент. Пустит слух, прибегнет к клевете, сделает из мухи слона и крышка мне, конец, старый садовод превратится в волка с сатанинскими рогами или в дикого кабана с саблевидными клыками.
— Странные дела творятся у вас, старик. Очень странные, — покачал головой Демиров. — Не нравится мне все это.
— Увы, но это так, товарищ райком. Именно поэтому мне частенько приходится изворачиваться, надевать папаху Али на голову Вели и наоборот.
— Словом, приспосабливаешься к обстановке?
— Выходит, так. Иного мне ничего не остается, товарищ Демиров! Приходится на старости лет взять в руки шест и стать канатоходцем. Ведь должен я как-то зарабатывать себе на жизнь.
— Словом, эта ваша Гюлейша Гюльмалиева — опасная женщина, так, старик?
— Очень, очень. Змея, змея! И не просто змея… Будь наша Гюлейша обыкновенной змеей, было бы полбеды, она — царица змей!
— Я вижу, тебе известны все ее проделки. Верно я говорю, старик?
Али-Иса приложил палец к губам, ответил, понизив голос:
— Нет, дорогой товарищ секретарь, честное слово, я ничего не знаю, я ничего не говорил вам.
— Как это не говорил? Ведь только что говорил. Или ты боишься очной ставки с этой женщиной?
Али-Иса втянул голову в плечи, прижал руки к груди, забормотал:
— Боюсь, боюсь, очень боюсь, товарищ Демиров. Поймите меня.
— Это плохо, старик.
— Знаю, что плохо, знаю. Но я ничего не могу поделать с собой. Я никогда в жизни не говорил правду людям в глаза, не мог. И никогда не скажу. Потому-то мне и приходится приспосабливаться, менять папахи Али и Вели. Не могу говорить людям правду в глаза.
— Но ведь со мной ты говоришь откровенно, не скрываешь ничего от меня. Почему так?
— А что я сказал вам особенного, товарищ секретарь райкома?
— Очень многое.
— Ровным счетом ничего! — Али-Иса хитро захихикал. — Какие могут быть секреты, какие могут быть разговоры, беседы у секретаря райкома и кулака?
