«Каждое еретическое учение, появлявшееся в Средние века, носило в явной или скрытой форме революционный характер; другими словами, оно должно было бы, если бы стало у власти, уничтожить существующий порядок и произвести политический и социальный переворот. Эти гностические секты — катары и альбигойцы, которые своей деятельностью вызвали суровое и неумолимое средневековое законодательство против ереси и с которыми велась кровавая борьба, — были социалистами и коммунистами. Они нападали на брак, семью, собственность. Если бы они победили, то результатом этого было бы всеобщее потрясение и возврат к варварству. Всякому знатоку ясно, что и вальденсы, с их принципиальным отрицанием присяги и уголовного права, не могли найти места в тогдашнем европейском обществе»
(41, с. 50–51).
В тот период, когда социалистические идеи развивались в рамках идеологии еретического движения, они приобрели ряд новых черт, которых нельзя обнаружить в античности. В эту эпоху социализм из теоретического, кабинетного учения превратился в знамя и движущую силу широких народных движений. Античность знала жестокие народные потрясения, приводившие иногда к гибели государств. Беднейшие слои населения, захватив власть, избивали богатых или изгоняли их из города, а потом делили их имущество: в Керкире в 427 г. до Р. Х., в Самосе в 412 г., в Сиракузах в 317 г. В Спарте царь Набис в 206 г. разделил между своими сторонниками не только имущество, но и жен богачей. Однако народные движения античности не знали лозунгов общности имущества, общности жен, не были направлены против религии. Все эти черты возникают в Средние века.
И сами социалистические учения видоизменяются — приобретают нетерпимый, пропитанный ненавистью, разрушительный характер.
Возникает идея о разделении человечества на «избранных» и «обреченных», призывы к уничтожению всех «безбожников» или «врагов Христа» — то есть противников движения.
Социалистическая идеология впитывает представления о близящемся коренном переломе, конце и разрушении старого мира, начале новой мировой эпохи. Эта концепция сплетается с идеей «плена» и «освобождения», которая сначала — у катаров — мыслится как пленение души материей и освобождение ее в потустороннем мире от этого плена, потом — у амальрикиан и «свободных духов» — как духовное освобождение путем достижения «божественности» в этом мире, и наконец, — у таборитов и анабаптистов — как материальное освобождение от власти «злых», как установление господства «избранных» над «злыми».
