Лица истины | страница 2
Ночь за ночью – я видел это своими глазами – устроившись в кресле напротив своего бюро, он погружался в сочинение речи, чтобы разразиться ею перед толпой народа на небольшой площади, где у нас проходят торжества. Когда перо дона Бернардо вывело достопамятное имя Клементе Лагорио, основателя городка, названного в его честь, я заметил на щеке достойного нотариуса слезу. Это было настолько неожиданно, что я вначале принял ее за капельку пота, выступившую от жары или от излишнего напряжения.
И настал момент, когда я услышал речь целиком. Событие незабываемое: передо мной предстало бесценное творение, где была рассказана, почти что доверительным тоном, биография нашего патриархального дона Клементе, для которого дон Бернардо некогда выполнял деликатные поручения, – так же как я для него самого. Эль Лагорио де Перрота получился героем, титаном, рыцарем шпаги и креста; а что касается его деяний, то это была величественная эпопея местного масштаба. Здесь красноречие достигало такого накала, что, только прервав чтение и вспомнив о полном отсутствии индейцев в наших краях к тому времени – подумаешь, небольшая ошибка размером в пятьдесят пять лет! – читатель протирал глаза, разевал рот, восставал против бездушной исторической правды, испытывал полное смятение в чувствах.
Речь была, как видно, мечтательным повествованием о героической эпохе. Здесь мы встречались с мифическими фигурами, уже потонувшими в тумане легенды: сеньор Олива Кастро, первый владелец эстансии[1] «Ла Сегунда», старый соперник Лагорио; Ансорена из восточных краев, бывший мелкий чиновник и добросовестный сапожник, дававший полную волю своему размашистому перу на страницах «Городских вестей», газеты с короткой жизнью, но оставившей по себе долгую память – если не в истории, то в сердцах своих приверженцев; старик Маламбре, симпатичный, невредный, хитроватый и беззлобный остроумец; Модесто Перес, почтенный хозяин постоялого двора, знаток всех – немногих – любовных приключений в городке, – пожелаем, чтобы он, крепкий как скала, в сопровождении верного Пачона (толстый, с длинной шерстью, хорошенький спаниель), опираясь на свою знаменитую палку, был рядом с нами еще годы и годы! В огромном повествовательном полотне, развернутом доном Бернардо, не было ни следа вкравшейся иронии – оправданной или нет, – никакой мелочности, ни одной выпирающей сцены. Мужи былых времен – не нам чета!
Излишне упоминать о соображениях, заставивших комиссию – во главе с самим доном Бернардо – поручить ему составление речи. Нотариус – самая заметная личность в городе; сверх того, его крупнейший и, по правде говоря, единственный историограф. С детских лет, с того далекого дня, когда ему впервые попал в руки учебник аргентинской истории Обена, дон Бернардо посвящал редкие часы досуга копанию в местных архивах, разборке писем от секретарей многочисленных ученых обществ, где он состоит членом-корреспондентом. На этом поприще он пожал кое-какие лавры в виде хвалебных публикаций – после того как (по сообщению одного абсолютно надежного аукциониста) встал на сторону ревизионистов.