Мои родственники, Романы, жили на первом этаже большого здания типового проекта, похожего на спичечный коробок. Эти проекты в массовом порядке экспортировались Советами во все их колонии. Когда я впервые в 1991 году появился в их дверях, тетя Дагмара встретила меня, смущенно покраснев.
– Мы знаем, что здесь тебе не удастся жить так, как ты привык у себя на Западе, – извинилась она, пропуская меня в узкую, облицованную деревянными панелями прихожую, где на одном крючке висели по пять потертых пальто. – Пожалуйста, прости нас за такую обстановку. Мы, должно быть, кажемся тебе очень старомодными.
Потребовалось сделать некоторое усилие над собой, чтобы скрыть шок от того, как четыре человека и две собаки могли уместиться на площади не намного большей, чем моя спальня в Монреале. Кухня со старым дребезжащим оборудованием и восемью квадратными футами желтоватого линолеума на полу легко уместилась бы в моем туалете.
Мои страдания еще более усилились, когда я узнал, что дядя Анджей вынужден жить в отдельном холостяцком помещении, расположенном дальше по коридору от остальной семьи Романов. Подобное нелогичное положение комнат в квартире, возможное только при коммунизме, для меня представлялось существенным шагом вниз по сравнению с условиями, в которых он родился.
Анджей был старшим двоюродным братом моего отца. Для меня он был своего рода напоминанием о том, какой могла бы стать моя жизнь, очутись мой отец тоже за «железным занавесом».
Анджею не было и пятнадцати, когда однажды утром 1946 года на виллу Романов вломились крестьяне, сталинские приспешники, стали ломать мебель и все громить.
– Пакуй свои сумки, свинья! – потребовали они и затолкали всю семью в открытый грузовик.
Имущество Романов было конфисковано «за преступления против народа», отца Анджея несколько дней допрашивали, а семью переселили в коммунальную квартиру, где они должны были жить вместе с тремя другими перемещенными семьями. Из-за буржуазного происхождения Романы не могли устроиться на работу и сумели выжить в послевоенные сталинские годы только за счет продажи фамильных вещей.
Высокий, щеголевато выглядевший мужчина лет шестидесяти пяти, с редеющими волосами и выразительными глазами, Анджей походил на сильного, жилистого спортсмена на пенсии. Он выглядел как джентльмен, рожденный для ношения смокинга, потягивания коктейлей с шампанским и стряхивания ароматного пепла с сигареты в мундштуке из слоновой кости. Юрист по образованию, он никогда не занимался юридической практикой и давно выбрал для себя карьеру спортивного обозревателя. При коммунистической власти спортивное обозрение являлось единственным видом журналистики, в котором было позволено говорить правду, не перенапрягать себя работой в офисе и выезжать за рубеж. Выбранная Анджеем профессия хорошо сочеталась с двумя его страстями – теннисом и карточной игрой в бридж с высокими ставками.
