Во время представления непрерывно щебетали, звонили и гудели мобильные телефоны. Приглушенные разговоры на различных языках отдавались эхом во всех уголках галереи. Теперь я понял, почему Михаил Михайлович сказал Роберте, что больше никогда не пойдет на балет. Я понял также и то, какие мучения в театре создает эта вульгарная демонстрация мобильных телефонов. В то же время казалось, что даже трепещущие на сцене мускулистые балерины были или слишком озабочены своими насущными проблемами, чтобы пожаловаться на шум и гвалт в зале, или уже давно поняли, что теперь настоящее шоу происходит именно в зале, а не на сцене.
После финального занавеса мы зашли в ресторан «Театро Медитерранео» напротив театра, чтобы перекусить. Ресторан находился рядом с казино, и охрана у дверей посмотрела на нас с подозрением, но, услышав американский английский, вздохнула с облегчением и пропустила нас. Посетители ресторана в большинстве были те же, что и в Большом театре, набор напитков выглядел примерно тем же, что и в лучших районах Манхэттена или Милана. Роберта заказала салат из пасты, а я выбрал чашку томатного супа. Один только мой суп стоил семнадцать долларов.
Когда я вернулся домой, у меня все еще кружилась голова от шока, вызванного ценой этого супа. Но больше всего меня пугало то, что пятилетний срок моего проживания в Варшаве и Киеве оказался слишком мал, чтобы хоть как-то подготовиться к встрече с Москвой. Профессия журналиста бросала меня повсюду – от районов красных фонарей Берлина до контрабандистских коридоров Западной Болгарии, от лагерей беженцев в Будапеште до миротворческих миссий ООН в Косово. Я полагал, что уже знаю кое-что об этом регионе, и думал, что полученный опыт и знания применимы повсюду. Однако здесь мне сразу стало ясно, что Москва жила и развивалась по своим особым, таинственным законам.
Перед нашим подъездом стоял «кадиллак» темно-зеленого цвета. Роберта сказала, что он принадлежит одному господину, живущему несколькими этажами ниже. Потом она поправилась, уточнив, что этот господин сам водит свой «шестисотый», а «кадиллак» с шофером был для его хорошенькой рыжей жены.
Так или иначе, но я начал сомневаться, что мои соседи по дому будут рыться в моих отходах на помойке.
Откровенно говоря, я почувствовал себя вне этого класса. И все-таки втайне я был доволен своим теперешним комфортом и высоким окружением – своеобразной наградой свыше за годы проживания в лачугах, за почти бесплатную работу ради только одного удовольствия быть просто свидетелем истории. Но сейчас все это осталось позади. С этого времени я буду жить широко, получать достойную зарплату и водить дружбу с яркими личностями России. Тепло довольства собой согрело меня, когда я наконец скользнул под хрустящие простыни нашей похожей на сани двухсотлетней кровати.
