— Все. Хватит. — Она стиснула пальцами спинку кресла. — Хватит сходить с ума. — Голос ее сорвался на скандальный фальцет: — Не хочу! Будь она проклята, ваша тишина!
С неожиданной для нее самой легкостью вскочила на диван, и не успел Аленушкин глазом моргнуть, как она сорвала со стены ковер, за ним другой.
— К черту эти клоповники! — Она взобралась на стул и принялась обдирать клочья занавесей, приговаривая; — И эти тряпки к черту! Они заслоняют свет и не впускают воздух! — Спрыгнув на пол, грозно надвинулась на Аленушкина: — Чтобы завтра, завтра же — ничего этого… — кивнула на мебель. — Диван и шкаф, те, что Сашенька купил, до сих пор в комиссионке, я видела. Поможете перевезти их сюда и поставить на прежнее место. Тишина засасывает меня, она обмякла и всхлипнула. — За-са-сы-ва-ет! — Провела по лицу ладонью и будто стерла плач — глаза уже улыбались, смущенно, кротко. — Представьте, сквозь всю эту звукоизоляцию опять прорвался тот голосок… Помните? «Чистого неба, дальних дорог!..»
— Но стоит все убрать, и вас опять оглушит, — возразил Аленушкин.
— Вот и хорошо, — твердо сказала она.
Давай станцуем манкис. Это не сложно. Ну, подумаешь, запыхаешься немножко.
За руки не берутся. Современные танцы пляшут в одиночку. Часто в полусумраке. Ноги меньше всего участвуют в танце — пляшут всем телом. Вот так. Теперь поворот вокруг себя, затем вокруг партнера.
Повторяй мои движения. «Манкис» по-английски «обезьянки». Строгих правил нет. И вообще нет никаких правил, все построено на импровизации.
Я же сказала — за руки не берутся!
Тебе не нравится? Но почему? Ведь это очень удобно — можно наблюдать партнера со стороны. Сразу видно, насколько он синхронен с тобой.
Не любишь обезьянничать? А мне иногда так хочется, чтобы нельзя было отличить — где ты, а где я. Чтобы, куда ты повернешь голову, туда и я, что мои губы скажут, то и твои. И чтобы нас уже не двое было, а один человек.
Спрашиваешь, как это можно, не прикасаясь друг к другу Но ведь прикасаться не обязательно телом…
Руки, руки!
Современные танцы пляшут в одиночку.
Через пару дней комната обрела прежний вид. Исчезли портьеры, ковры, громоздкий гарнитур. Даже телевизор Анна Матвеевна отставила в угол и прикрыла скатеркой — ее связь с миром теперь налаживалась по другим каналам. Стоило лечь на диван — прежний, из комиссионки, — зажмуриться, как возвращались голоса. Они хохотали и плакали, ворчали и лепетали, звали и пели. Они были полны надежд, радостей и печалей — не инсценированных, а естественных, первородных и тем самым пугающих и удивительно притягательных.
