Его предшественник Тиберий предпочитал забираться под одеяло, и в этом тоже был немалый стратегический смысл. Тиберий всех во всем подозревал, и все у него были доносчиками. Доносчики доносили на доносчиков, и Тиберий забирался под одеяло, чтоб незаметно наблюдать: Правильно ли осуществляются доносы. Но однажды, когда он заболел и лежал по обыкновению под одеялом, римляне подумали, что он умер, и провозгласили нового императора. А Тиберий вдруг вскочил и побежал. И тогда Калигула, которого уже провозгласили императором, задушил Тиберия его же собственным одеялом, превратив одеяло из средства наблюдения в средство нападения.
Вот почему, выступив в поход на Британию, Калигула возлежал на одеялах.
Между тем корабль, отчалив от берега, взял курс в открытое море. И по мере приближения к открытому морю в душу императора закрадывалось сомнение: а правильно ли он поступил, решив взять Британию с моря? Может, лучше ее брать с суши? Тем более, ветер поднимается, корабль начинает качать, и все это может для них плохо кончиться.
Он приказал лечь в дрейф, чтобы спокойно полежать и посоветоваться с военным советом. Держать курс на Британию или не держать? Может, ну ее к черту, эту железную леди Картимандую?
Пока советовались, всех стала одолевать тоска по родине. Тоска по родине — самая сильная тоска, особенно если родина — вот она, рукой подать, а ты почему-то болтаешься среди моря.
И тогда они решили: авось Картимандуя на них не обидится, а победу можно и здесь одержать, во всяком случае, хорошо отпраздновать. И даже с большим энтузиазмом, поскольку запасы энтузиазма не будут растрачены на поход.
Налегли на весла, взяли курс к берегу. Тут уже дело пошло веселей, поскольку возвращаться из похода всегда веселей, чем тащиться куда-то на конец света.
Римляне, наблюдавшие за походом издалека, высыпали на берег встречать победителей. Какой-то младенец на руках у мамы делал императору ручкой и говорил: «Дай, дай!»
Праздник вылился в настоящий триумф. В этот день император провозгласил себя Нептуном, богом всех морей от Рима до Британии, и восседал с трезубцем в руке, слушая благодарственные речи и тосты. В стороне сидел вдрызг упившийся дядя императора Клавдий, а жена его, тетушка Мессалина, что-то шептала ему на ухо, обещая быть верной в его борьбе за высокое звание императора. Клавдий покорно кивал, механически сбрасывая с ее коленей то одну, то другую руку посторонних мужчин, и бормотал, что, когда он станет императором, уж он покажет этим британцам!
